Железный рассвет

освещения, бурыми и резко пахнущими. Ее охранники были на каждом углу. В центре расположилась странная троица. В большом кресле – сам U.Ванневар Скотт в расслабленной позе с проколом ствола мозга, конечности расслаблены, лицо – обвинительная маска. За креслом по разные стороны стояли S.Фрейзер Байрут и женщина в робе и накидке Ордена Селекционеров.

– Ванневар, дорогой. Очень неприятно, что нам приходится встречаться снова при таких огорчительных обстоятельствах. – Хойст улыбнулась мужчине в кресле. Его глаза медленно, почти не двигаясь, оглядели ее. – И лично Байрут. Кого еще я имею удовольствие лицезреть? Странная женщина склонила голову.

– U.Доранна Менгель, ваше превосходительство. Здесь по распоряжению обердепартаментсекретаря, мне надлежит быть свидетелем разбирательства и гарантом проведения процедуры в соответствии с лучшими практиками и обычаями просвещения.

Тело в кресле казалось взволнованным. Хойст склонилась ближе.

– Расслабьтесь, Ван. Усилия не помогут. Нервные клетки не восстанавливаются, сами знаете. – Слова были необходимы для поддержания ее имиджа; внутри будто что-то кричало: «Ты глупый несчастный ублюдок! Что, во имя мертвого бога, ты думаешь, делаешь?» – Мы получили распоряжение, и мы выполним его. – Она посмотрела на Байрута. – У вас есть активационный ключ?

Он повернулся и поманил охранника.

Включить это на спине для наблюдателя, – сказал он кратко.

Селекционер повернула голову и спокойно наблюдала. Хойст старалась не обращать на нее внимания. Нечего сторониться. Селекционером свидетельствуется все: информация записывается в буферный файл сенсора и по его распоряжению направляется прямо в распределительную сеть. Любая попытка сокрытия или сострадания разоблачалась.

Охранник ткнул дубинкой в шею Скотту, и лицо мужчины начало обретать некое выражение. Дернулся палец. Сидящий невнятно произнес, сражаясь за обретение контроля над телом:

– Поршия, как ты могла?

– До моего сведения был доведен ряд фактов определенного свойства, – холодно проговорила она, почти не замечая, как Байрут бледнеет за креслом. «Факты, которые нельзя проигнорировать, поскольку имеются записи», добавила она про себя, развивая свою надгробную речь. – Небрежные операции. Нарушение принятых правил в практике и работе с таможней. Потенциальная измена.

– Я никогда не совершал измены.

– Не через комиссионные, – сказала она, проклиная себя за уступку, кажущуюся значительнее перед глазами Селекционера. – Никогда. Риск разоблачения был принят во внимание – и, что более важно, улики припрятаны под коврам. – Она склонилась над ним, кладя тонкую руку на обездвиженное плечо. – Мы не могли игнорировать это.

– Я участвовал в процессе зачистки. – Голос Скотта был бесконечно усталым, подзагрузка вкладыша выпаривала мозжечок, съедала гипоталамус, сохраняя его самого для последующих поколений и славы будущего бога. Без активатора он быстро умрет, а не просто обездвижится. Хотя он и так умрет, когда Селекционер заберет его мозг. – Ты разве не знаешь, Поршия? Я думал, ты… ты…

– Усилитель. – Она сжала пальцы, закипая от злости. Его плечо казалось куском сырого мяса, твердого и коченеющего. Воздух наполнился едким зловонием – если он уже потерял контроль над кишечником, то состояние куда хуже, чем она ожидала. – Свидетель от Селекционеров, требую допуск к его происхождению. Пока не доказана недостоверность инстанционного вектора, считаю, согласно принятому руководству, что фенотип может гарантировать устойчивость и эффективность.

Байрут удивленно заморгал. Селекционер кивнула.

– Ваше требование принято, – отстраненно произнесла она. – Репродуктивная лицензия на рассмотрении. Или вы имели в виду клон?

– Нет, только генную рекомбинацию. – Хойст склонилась еще ниже и посмотрела в глаза U.Ванневара Скотта, вспоминая былые дни, куда более невинные, – оба интерны в штате ubermensch, бессонные ночи, преступно-вольные удовольствия, прежде чем ответственность станет проклятием. Политика. Что, тридцать лет? Тридцать семь? Она едва помнила его тело: любовники так похожи. Ну разве всех упомнишь за жизнь. Скотт… Скотт был историей, много более значимой, чем свидание на одну ночь. – Останется хоть что-то, вспомнить его.

– Ваш запрос рассмотрит Комитет улучшения генома расы, – ответила Селекционер, спокойно поправляя накидку. – Что-нибудь еще?

– Завершение свидетельства. – Хойст не снимала руку с плеча, пока гвардеец завершал государственный переворот, переходя от личностного дерева к бесконтрольной полной дендрической топосъемке. Незрячие глаза закрылись, и почти сразу же из затылка потекла бледная жидкость. Прикосновение мертвой плоти; когда-то она испытывала ненависть… теперь осталось только чувство: пока еще это не ее черед. Она пригладила ему волосы, выпрямилась и перехватила взгляд Георга Байрута. – Забирайте на утилизацию.

Селекционер уже запрашивала просьбу о загрузке в память, отправляя его статус-вектор на глубокое хранение до появления будущего бога

– Что касается остальных, может, также загрузить их всех – будущий бог узнает себя сам. – Она вздохнула – Итак, мы выяснили, где он хранил список своих марионеток?

– Хорошо, Поршия. Это приводит меня к следующему вопросу: как продвигается твой следующий проект?

Хойст откинулась в мягком плюшевом кресле и посмотрела на золотой листок инталии[11] на потолке. Она взяла время на размышление: как-то это все немного напрягало. По правде говоря, она не пользовалась доверием обердепартаментсекретариата, и покровительственный тон U.Блюмляйна вынудил ее занять позицию защиты. Он напоминал ей одного наставника из смутных времен воспитательного дома. Молодого человека, чей темперамент разрывался между откровенной теплотой и вызывающей раздражительностью – напускной, как она выяснила впоследствии, ознакомившись с распоряжениями полиции дома воспитуемых, – чтобы привить младшим навыки преимуществ сдержанной осторожности. Она оказалась хорошей ученицей, возможно даже слишком. Было приятно обнаружить, что дружелюбное общение на уроках имело непосредственное отношение к высшим достижениям клада. Это просто привело к пониманию, что тот, кто нас не убивает, делает нас сильнее, – больше, чем простая банальность.

– Я задал вопрос, – напомнил ей старший.

– Полагаю, основные проблемы под контролем, – уверенно ответила она, поднимая стакан и осторожно пробуя миндальный ликер, стараясь скрыть свои сомнения.

– Основные проблемы, – улыбнулся Блюмляйн. Он протянул стакан, и марионетка поспешила наполнить его. Хойст слегка поерзала в кресле и запустила палец под рукав платья. Ответная улыбка, но никаких чувств, кроме расслабленности.

Приглашение в личный кабинет руководителя на вечернее развлечение считалось публичным признанием, признаком расположения к кладу. Но приглашение в частном порядке на обед вдвоем означало нечто большее. Единственными, кто их здесь видел, были охранники, личные секретари и обслуживающие марионетки; все, за исключением секретарей, считались ничем в обширной социальной сети РеМастированных. Что он имел в виду? Особые распоряжения? Определенно не попытка обольщения – вкусы обердепартаментсекретаря лежали в абсолютно другой плоскости, – однако она не считала себя достаточно значимой для встречи по причинам иного свойства. Единственной вещью, которую каждый РеМастированный приобретал прежде всего, был чувствительный нос для определения своего сравнительного статуса, и такое осторожное тайное свидание просто не имело никакого смысла, под каким углом ни смотри. Разве только Блюмляйн по какой-то необъяснимой причине решил произвести ей оценку для роли своего социального партнера. Замечательно, если это остро отточенный почет.

– Мне бы хотелось услышать краткое перечисление основных проблем, Поршия. Своими словами и не в служебное время, если позволите:

– О да. – Поршия встряхнулась. «Идиотка! – выругалась про себя она. – Что еще могло быть». – Скотт допустил на Москве промашку. Или скорее умудрился произвести нечто нецелесообразное. Результат оказался, скажем, не таким, какого мы ожидали. Погибли шестнадцать ubermenschen, не говоря уж о потере целого клиентского мира, находившегося менее чем в восемнадцати месяцах от открытой фазы-два