Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты

врагов человечества, если вам нравится подыхать на радость Неизвестным Отцам… пожалуйста, оставайтесь.

Вепрь положил руку ему на плечо.

— Мак, — сказал он. — Вы сами говорите, что были подпольщиком. Тогда вы знаете, в каких условиях мы работаем и что такое для нас вопрос доверия. Нельзя быть таким нетерпеливым. А что касается врагов человечества, то у человечества много врагов извне, и самые страшные из них — мутанты.

— Я в это не верю, — сказал Максим. — И я не могу быть таким терпеливым. Я не могу терпеть и ждать, когда миллионы людей превращены в куклы. До свидания.

Они не остановили его, он вспрыгнул на гусеницу, отвалил люк отсека управления и залез в жаркую полутьму. Он отодвинул заслонку передней амбразуры и уже положил руки на рычаги, когда услыхал, что Зеф зовет его. Он высунулся.

— В чем дело? — спросил он.

— Раз уж ты решил ехать, — сказал Зеф, — то имей в виду, впереди у тебя будет две заставы. Одну ты проскочишь легко, они не ждут нападения сзади, а вторая стоит прямо посередине дороги. — Он сплюнул. — Брось глупить, — сказал он. — Оставайся. Там дикие места, а дальше пустыня, радиация… жрать там совершенно нечего, и воды нет.

— Все? — спросил Максим.

— Все, — сказал Зеф.

— Желаю вам выжить, — сказал Максим и вернулся к рычагам.

Позже этот разговор был перечеркнут, а на полях написано: «Вепрь спрашивает о Фанке в связи с вызовом Мака в столицу. Последний вопрос: почему суть башен скрывают от рядовых подпольщиков?»

Как вариант во втором черновике, Зеф, рассказывая о разговоре с курьером Умника, говорит: «Я ему на всякий случай соврал, что тебе обе ноги оторвало».

В рукописи, когда, выехав за пределы поля, Гай пытается петь марш и у него не получается, еще было: «Он снова посмотрел на часы. — Странно, — пробормотал он с разочарованием. — Как же так, даже обидно…» И затем, во время «ломки» Гая, Максим не сравнивает его с наркоманами из арестантского вагона, а думает: «Максиму вдруг пришло в голову, что Гай похож на наркомана, человека, привыкшего к наркотикам. Максим читал, что если наркоману не давать вовремя его любимого зелья, ему становится дурно, он впадает в депрессию, очень мучается».

По-другому строился разговор Гая и Максима перед возращением в страну.

— Теперь идем искать гвардейцев.

— Танк захватывать? — уныло спросил Гай.

— Нет. По твоей легенде. Ты похищен выродками, а каторжник тебя спас.

— А дальше?

Максим помолчал.

— Война началась, Гай, — сказал он. — Хонтийцы на вас напали, видишь ли. Превосходными силами. Хонтийцы, впрочем, утверждают обратное, но это неважно. Все вы хороши. Важно другое. — Он опять замолчал.

— Что? — нетерпеливо спросил Гай. Он чувствовал себя неловко. Отцы Отцами, башни башнями, а война все-таки войной. Нехорошо все-таки дезертировать. А вдруг Мак скажет, что надо дезертировать? Или хуже того, помогать хонтийцам?

— Во-первых, всех зовут в ряды. Нашего брата-каторжника тоже амнистируют и — в ряды. Так что пойдем в ряды, Гай. Хорошо бы нам не разлучаться. Ты ведь штрафник? Хорошо бы мне попасть к тебе под начало… Хорошо бы Зефа встретить… А что, вполне возможно, если он настоящий…

— А во-вторых? — спросил Гай, ощущая некоторое облегчение.

— А во-вторых… Во время несправедливых захватнических войн, бывает, возникают революционные ситуации.[75] Не знаю, как это будет у вас с вашими окаянными башнями, но если война ядерная… Массаракш, никакие башни не должны им помочь…

По-другому описывалось и состояние подполья в разговоре Мака и Зефа перед танковой атакой.

— Хорошо, — сказал Максим. — Что же мы тогда должны делать?

— Выжить, — веско сказал Зеф. — Любыми средствами выжить во время прорыва. И здесь вся надежда на тебя. На всем Стальном Плацдарме, среди всех десятков тысяч штрафников, армейцев и гвардейцев, ты будешь единственным человеком с ясной головой…

— Это я понимаю, — нетерпеливо сказал Максим. — Я имею в виду не нашу с тобой задачу, а задачу организации.

— Массаракш! — удивился Зеф. — При чем здесь организация?

— То есть как при чем? Зачем ты вызвался добровольцем? Зачем ты едешь почти на верную смерть? Зачем я еду, массаракш и массаракш? Я бы двадцать раз успел уйти отсюда… Или ты хочешь сказать, что организация никак не намерена использовать войну?

— Организация ни черта не знает, — угрюмо сказал Зеф. — Потому я и еду. Я, ты и еще десяток наших. Тот, кто уцелеет, доложит… Как организация может использовать войну, если мы еще никогда не воевали с излучателями за спиной?

— Позволь, — сказал Максим, холодея. — Что же это получается? Я добровольно отдался гвардейцам. Я полкаторги обыскал, пока нашел тебя. Я положил чертову уйму труда, чтобы попасть с тобой в один экипаж, да еще под началом верного человека. Я радовался, что нашел контакт с ответственным представителем организации, я ждал, что ты мне дашь наконец настоящее боевое задание… Послушай, ведь война… Атомная война!.. Неужели нельзя рассчитывать на революционную ситуацию? Я был убежден, что у вас теория, что вы к этому готовились…

— Хватит! — рыкнул Зеф, и Максим замолчал. Зеф страшно сопел у него над ухом. — Распустил нюни, сопляк! Тьфу!

— Я не распустил нюни, — сказал Максим безнадежно. — Я просто еще раз убедился, что вашей организации грош цена.

Состояние Гая под действием излучения, которое описывалось ранее как «сплошное бессмыслие и готовность стать убийцей», первоначально представлялось Авторами таким: «…сплошная собачья преданность и готовность стать тряпкой для вытирания ног».

В первом варианте рукописи Гай не погибает, сцепившись с хонтийцем:

Гай, весь ободранный, весь в крови, стоял над ними [Фанком и Зефом. — С. Б.], не по-человечески оскалясь и, кажется, даже рыча, и водил по сторонам каким-то необычного вида оружием. Увидев Максима, он взвизгнул, бросился к нему, прижался спиной и выставил свое оружие против всего внешнего мира.

— Откуда это у тебя? — испуганно спросил Максим и осекся.

Далее он видит убитого Гаем хонтийца, потом — ядерный удар, при котором Максим «схватил Гая за лицо, повалил его на землю и сам упал сверху», а затем:

Максим вскочил, разбросав наваленные ветки. Он привел Гая в чувство, убедился, что парень не ослеп, оставил его, сбегал за Фанком, положил его рядом с Зефом, потряс их обоих, попытался заговорить с ними, но они только стонали и рычали в ответ, подхватил с земли длинное оружие хонтийца и побежал снова наверх, на свой наблюдательный пост.

Значительно отличается в первом варианте и начало главы восемнадцатой:

Генеральный прокурор спал чутко, и мурлыканье телефона сразу разбудило его. Не раскрывая глаз, он взял наушник. Шелестящий голос ночного референта произнес, как бы извиняясь:

— Шесть часов, господин генеральный прокурор…

— Да, — сказал прокурор, все еще не раскрывая глаз. — Да, благодарю вас.

Он включил свет, откинул одеяло и сел. Некоторое время он сидел, уставясь на свои тощие бледные ноги, и с грустным удивлением размышлял о том, что вот уже шестой десяток пошел, но не помнит он ни одного дня, когда бы ему дали выспаться. Все время кто-нибудь будит. Когда он был лейтенантом, его будил после попойки, когда только бы и поспать, скотина-денщик. Когда он был Председателем Чрезвычайного Трибунала, его будил дурак-секретарь с неподписанными приговорами. Когда он был гимназистом, его