растерянное и расстроенное, смотрит он на меня из-под потолка и говорит – то ли укоризненно, то ли виновато:
– Ну что же ты, голубчик? Что же ты там торчал в темноте? Откуда же мне было знать? Ты уж извини меня, пожалуйста… Не ушибся?
Я потрогал осторожно свою переносицу – есть у меня там теперь переносица или ее уже вовсе нету, – кое-как поднялся и говорю:
– Нет, – говорю. – Не ушибся. Меня ушибли – это было.
Глава шестая
Когда Драмба закончил ход сообщения к корректировочному пункту, Гаг остановил его, спрыгнул в траншею и прошелся по позиции. Отрыто было на славу. Траншея полного профиля с чуть скошенными наружу идеально ровными стенками, с плотно утрамбованным дном, без всякой там рыхлой землицы и другого мусора, все в точности по наставлению, вела к огневой – идеально круглой яме диаметром в два метра, от которой отходили в тыл крытые бревнами блиндажи для боеприпасов и для расчета. Гаг посмотрел на часы. Позиция была полностью отрыта за два часа десять минут. И какая позиция! Такой могла гордиться его высочества Инженерная академия. Гаг оглянулся на Драмбу. Рядовой Драмба возвышался над ним и над краем траншеи. Огромные ладони его были прижаты к бедрам, локти оттопырены, уши опущены, грудь колесом, и от него, смешиваясь с запахом разрытой земли, исходила атмосфера свежести и прохлады.
– Молодец, – сказал Гаг негромко.
– Слуга его высочества, господин капрал! – гаркнул робот.
– Чего нам теперь еще не хватает?
– Банки бодрящего и соленой рыбки, господин капрал!
Гаг ухмыльнулся.
– Да, – сказал он. – Я из тебя сделал солдата, из разгильдяя.
Он взялся за край траншеи и одним движением перебросил тело на траву, потом поднялся, отряхнул колени и еще раз осмотрел позицию – теперь уже сверху. Да, позиция была на славу.
Солнце поднялось высоко, от росы не осталось и следа, луна бледным безвредным куском тающего сахара висела над западным горизонтом, над туманными очертаниями города-чудовища. Вокруг мириадами кузнечиков стрекотала степь, ровная, рыже-зеленая, на всем своем протяжении одинаковая и пустая, как океан. Однообразие ее нарушало лишь облачко зелени вдали, в котором краснела черепичная крыша Корнеева дома. Стрекочущая, напоенная пряными запахами степь вокруг, чистое серо-голубое небо над нею, а в центре – он, Гаг. И ему хорошо.
Хорошо, потому что все далеко. Далеко отсюда непостижимый Корней, бесконечно добрый, бесконечно терпеливый, снисходительный, внимательный, неуклонно, миллиметр за миллиметром вдавливающий в душу любовь к себе, и в то же время бесконечно опасный, словно бомба огромной силы, грозящая взорваться в самый неожиданный момент и разнести в клочья Вселенную Гага. Далеко отсюда лукавый дом, набитый невиданными и невозможными механизмами, невиданными и невозможными существами вперемешку с такими же, как Корней, людьми-ловушками, шумно кипящей беспорядочной деятельностью без всякой видимой разумной цели, а потому такой же непостижимый и отчаянно опасный для Вселенной Гага. Далеко отсюда весь этот лукавый обманный мир, где у людей есть все, чего они только могут пожелать, а потому желания их извращены, цели потусторонни и средства уже ничем не напоминают человеческие. И еще хорошо, потому что здесь удается хоть ненадолго забыть о гложущей непосильной ответственности, обо всех этих задачах, которые ноют, как язва, в воспаленной душе – неотложные, необходимые и совершенно неразрешимые. А здесь – все так просто и легко…
– Ого! – произнес Корней. – Вот это да!
Гаг подскочил на месте и обернулся. Корней стоял по ту сторону траншеи, с веселым изумлением оглядывая позицию.
– Да ты фортификатор, – сказал он. – Что это у тебя такое?
Гаг помолчал, но деваться было некуда.
– Позиция, – неохотно буркнул он. – Для тяжелой мортиры.
Корней был поражен.
– Для чего, для чего?
– Для тяжелой мортиры.
– Гм… А где ты возьмешь мортиру?
Гаг молчал, глядя на него исподлобья.
– Ну ладно, это меня, в конце концов, не касается, – сказал Корней, подождав. – Извини, если помешал… Я тут получил кое-какие известия и поспешил, чтобы поделиться с тобой. Дело в том, что ваша война кончилась.
– Какая война? – тупо спросил Гаг.
– Ваша. Война герцогства Алайского с империей.
– Уже? – тихо проговорил Гаг. – Вы же говорили – четыре месяца.
Корней развел руки.
– Ну, извини, – сказал он. – Ошибся. Все мы ошиблись. Но это, знаешь ли, добрая ошибка. Согласись, что мы ошиблись в нужную сторону… Управились за месяц.
Гаг облизнул губы, поднял голову, снова опустил.
– Кто… – Он замолчал.
