меня не услышал.
— А вот я услышал.
— Держи. Раз ты такой ушастый парень, держи крепче.
Шмелев нащупал в темноте пачку папирос.
— Какие? — спросил он.
— «Катюша». Самая подлинная.
Шмелев вытащил папиросу, протянул пачку обратно в темноту.
— Как жизнь, комбат? Рассказывай, как живешь.
— Охраняем берег от захватчиков.
— И как? Не скучно так охранять?
— Пятый месяц стоим. Привыкли. А когда совсем невмоготу становится, зову Обушенко, идем стрелять в консервную банку.
— Ай да парни, что за молодцы! — Чагода чиркнул зажигалкой и поднес ее к лицу Шмелева. — Дай хоть посмотреть на тебя, на такого молодца.
Шмелев увидел, что кончики пальцев у Чагоды чуть дрожат. — Устал? — спросил Шмелев.
— Ты расскажи сначала, как вы в банку стреляете? — Чагода засмеялся.
— Берем банку американскую, содержимое предварительно съедаем, а банку вешаем на сучок и стреляем с двадцати метров. Весьма полезно для нервов.
— Американскую? Ай да молодцы. Мне бы с вами пострелять.
Чагода снова чиркнул зажигалкой, прикурил папиросу.
— Давно к тебе собирался, — сказал он. — Генерал рвет и мечет — давай ему языка. И чтоб непременно из Устрикова.
— А ты меня попроси — я достану.
— Ишь ты. Какой ушастый. А я ушастей тебя. Хочешь, пачку папирос тебе подарю?
— Давай. — Шмелев нащупал в темноте пачку, сунул ее в карман шинели.
— Ну как? Научился вспоминать?
— Смотря что...
— Слушай, Сергей, ты один? — Чагода затянулся; лицо его было строгим и задумчивым.
— Почему один? У меня целый батальон. И Джабаров рядом. Мы с ним всегда вместе.
— Я не о том. Вообще. На гражданке. Дома. Один?
— Там один.
— И никого не было?
— Была... Невеста...
— Где же она?
— Война... Потерялись...
— Любила тебя? Расскажи.
— Нет.
— Что — нет? Не любила?
— Рассказывать не буду. Понял?
— Еще нет.
— Я забыл, понимаешь? Забыл все, что было там. Ведь это же было тогда, на другой планете. Я забыл, я должен забыть, понимаешь? — Шмелев скомкал папиросу и бросил ее в воду. — Даже под страхом смерти не стану вспоминать об этом. Она была, а теперь ее нет, и я не хочу, чтобы у меня была надежда. Я хочу, пока война, чтобы у меня никакой надежды не было.
— Не сердись. Откуда я мог знать?
— Все. Уже прошло. Я теперь научился. Сначала было плохо. А теперь научился забывать. Теперь я один. — Он достал папиросу и закурил. — Теперь я только войну вспоминаю...
— И я один, — сказал Чагода. — Так проще. На войне. Когда один, помирать не страшно будет.
— О смерти я тоже научился забывать. Учусь.
— Ах, Сергей, сложная это наука. Не для живых. Как теперь на озере? Не очень холодно?
— Фрицы по утрам блиндажи топят. Вот-вот ледостав начнется. — Шмелев посмотрел на огонек папиросы и спросил встревоженно: — А зачем тебе знать? Разве ты не в гости приехал?
— Конечно, в гости. Куда же мне еще ехать? — Чагода напрягся всем телом и хрустнул пальцами. — Ты, я вижу, парень ушастый, а разведчик из тебя не получится. И хозяин из тебя ни на грош. К нему гости приехали, хоть бы ужином угостил. Сам говоришь, ночи холодные стали.
— Джабаров, — сказал Шмелев, — иди к старшине, распорядитесь там. Мы скоро придем.
Было слышно, как Джабаров четко повернулся и галька захрустела под его сапогами — с каждым шагом тише.
— Судаком тебя угощу, — сказал Шмелев.
— Судак по-польски, — сказал Чагода. — Хорошая закуска.
— А есть? — спросил Шмелев.
— У разведчика всегда есть. Держи. — Шмелев нащупал в темноте флягу и взял ее. Фляга была холодная и тяжелая. Шмелев сделал несколько глотков, передал флягу Чагоде.
— Что же там генерал? — спросил Шмелев. — Зачем ему язык нужен?
— Тыловая крыса ему нужна, а не язык. Тыловая крыса с железной дороги. Тыловая крыса, которая знает пропускную способность, — вот что ему надо. — Чагода снова стал пить. — Задумал операцию. Сидит над картой и дымит. Разрабатывает свою гениальную операцию. Любит над картой сидеть. Голова.
— А когда приказ будет, не знаешь?
— Не торопись. Он там все разработает, стрелки нарисует, а вы потом по этим стрелкам пойдете и ляжете.
— Уж лучше пойти и лечь, чем в американскую банку стрелять. Дорога эта важная — за нее можно и лечь. Я его понимаю.
— Смотри какой стратег выискался. Это тебе не в банку стрелять. Расскажи, как ты тут за всю армию командовал, когда генерал к вам приезжал? Всю армию, говорят, хотел положить за Устриково.
— Уже легенды пошли?
Над озером зажглась далекая зеленая звезда. Она поднялась круто вверх, описала дугу и стала падать в озеро, потом соединилась со своим отражением и погасла.
— Откуда бросает? — спросил Чагода. — Не из Устрикова?
— Ближе. Из Красной Нивы, — ответил Шмелев.
— А из Устрикова бросает? — спросил Чагода.
— Там меньше, — сказал Шмелев. — Там совсем редко.
— А тут часто? — спросил Чагода.
— А тебе зачем? — с подозрением спросил Шмелев.
— Это он меня боится, — сказал Чагода, — оттого и бросает. Боится, как бы я не подполз к нему и не украл его. Не хочет, чтобы я его крал. На. Хлебни еще.
Шмелев нащупал влажную флягу и сделал глоток.
— Значит, боится, если бросает, — продолжал Чагода. — А я его не боюсь. Я двадцать фрицев приволок. Ох, и боялись они меня, дотронуться тошно, а я их все равно приволок.
— Ты молодец, что приехал ко мне. Я страшно рад, что ты приехал.
— Я тоже. Давно к тебе собирался.
— А я тебя ждал. Знал, что ты приедешь.
— Вот я и приехал.
— Хочешь еще?
— Нет. Мне хватит. Сегодня хватит.
Шмелев положил флягу на колени. Голова у него согрелась и мысли стали спокойными и простыми. Ему было приятно, что капитан Чагода сидит рядом на камне, а потом они пойдут в избу, зажгут лампу и будут еще долго сидеть, есть рыбу и разговаривать о всяких мудрых вещах.
— Который час? — спросил Чагода.
— Куда торопиться? Сиди.
