линию, которая называлась цепью.
Немецкий фугасный снаряд летел в эту цепь. Он уже дошел до верхней точки траектории и начал снижаться, набирая скорость и воя все пронзительней.
Войновский продолжал ползти вдоль цепи. Беспалов полз за ним и то и дело тыкался каской в валенки Войновского. Тогда Войновский оборачивался и сердито дрыгал ногой. Третьим полз Стайкин, время от времени подталкивая Беспалова под коленку стволом автомата, отчего тот принимался ползти быстрее и снова натыкался на Войновского.
Войновский полз и думал о том, что через минуту они доползут до позиции противотанкового ружья, и он сделает несколько замечательных выстрелов. Первым выстрелом он убьет снайпера на колокольне, а следующими — по амбразурам — выведет из строя все вражеские пулеметы. Тогда цепь поднимется в атаку, и они захватят берег.
Беспалов снова ткнулся ему в валенок, и Войновский сердито дрыгнул ногой.
В пятидесяти метрах позади цепи, неподалеку от позиции противотанкового ружья лежал пулеметчик Маслюк. Во время последней атаки Маслюк, поддерживая цепь огнем пулемета, выпустил три ленты; ствол пулемета раскалился до такой степени, что вода в кожухе закипела. Маслюк прижался к пулемету, чувствуя сквозь одежду приятную теплоту ствола, согреваясь и думая о том, что сейчас он согреется, возьмет котелок, пробежит к воронке, чтобы набрать там воды и залить кожух пулемета.
Ефрейтор Шестаков лежал, докуривая цигарку, и соображал, где бы ему раздобыть еще два запасных магазина к автомату. Он докурил цигарку, пока она не стала жечь пальцы; бросил окурок в воронку и принялся набивать диски.
Через пять или шесть человек от Шестакова лежал Севастьянов. Он лежал, закрыв глаза, и лицо его светилось непонятной, загадочной улыбкой. Время от времени Севастьянов беззвучно шевелил губами, а потом снова улыбался таинственно и радостно. Мысли его были далеки от войны: Севастьянов вспоминал прочитанную давным-давно книгу.
Рядом с Севастьяновым лежал Ивахин. Он быстро сдвигал и раздвигал ноги, пытаясь согреться, и вспоминал о том, как Леля провожала его на вокзале. Она вцепилась в него руками, ртом и ни за что не хотела отпускать от себя. И долго его рубаха была мокрой от ее слез, а неделю назад Леля написала, что просит простить ее и забыть, потому что она встретила другого, настоящего, и полюбила его: он фронтовик и с орденами. От этого воспоминания Ивахину стало еще тоскливей и горше.
Недалеко от него расположился пожилой солдат Литуев. Он лежал ногами к берегу и грыз сухарь. Скулы его быстро двигались под заиндевелым подшлемником. Литуев увидел ползущего по льду Войновского и перестал жевать.
— Товарищ лейтенант, в атаку скоро пойдем? — спросил он.
— Пока не передавали, — сказал Войновский. — Я предполагаю, что с наступлением темноты.
— Не волнуйся, — сказал Стайкин, подползая, — тебя не забудем.
Подле Литуева лежали два солдата — Проскуров и Грязнов. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, тихо разговаривали меж собой.
— Я тогда ей и говорю: пойдем, пойдем со мной, не бойся, не съем...
— А она-то, она?..
— Поломалась для вида, потом пошла как миленькая. Пошли прямо в рожь...
— Эх, жизнь была. Представить невозможно.
— Товарищ лейтенант, — сказал Проскуров, увидев Войновского, — водку скоро выдадут?
— Старшина обещал к вечеру, — ответил Войновский. Он обернулся, чтобы посмотреть, ползет ли сзади Беспалов, и в это время услышал истошный, нечеловеческий вопль:
— Тикай!
Кричал Стайкин. Войновский зажмурил глаза, вжался в лед, не понимая еще, в чем дело.
Снаряд упал прямо в цепь. Он легко прошел сквозь ледяной покров, глухо взорвался в глубине. Огонь и вода вырвались наружу, встали столбом. Войновский почувствовал, как воздушная волна ударила в уши, кто-то выдернул из его рук автомат, он стал легким как перышко и полетел, переворачиваясь в воздухе, проехал по льду, перевернулся еще раз и, наконец, открыл глаза. И тогда увидел воронку, черную и громадную, как озеро. Она дымилась, волны кругами ходили по ней, вода с шумом скатывалась через края обратно.
Войновский услышал протяжные стоны и быстро пополз к воронке.
— Кто ранен?
— Ну и жаханул, гад. Чемодан.
Войновский обернулся. Рядом лежал Стайкин. Правая сторона его халата была в рыжих пятнах.
— Ранен? — спросил Войновский.
— Брызнуло. И водой облило. Жаханул чемоданчик.
Ранен был Литуев. Осколок перебил ему ногу, и Проскуров уже перевязывал ее индивидуальным пакетом. Литуев негромко стонал. Солдаты со всех сторон сползались к воронке.
— Ну и дал прикурить.
— Двести семь, не меньше.
— Хорошо еще, что фугасный. Осколочный всех бы накрыл. До свиданья, мама, не горюй.
— Товарищ лейтенант? — Шестаков подполз и принялся ощупывать Войновского.
— Увы! — сказал Стайкин. — Опять я остался жив, как сказал мой боевой друг в сорок втором году, выходя из сгоревшего танка.
— Постойте, постойте, — перебил Войновский. — Ведь тут, рядом с нами, когда мы ползли, лежал кто-то?
— С вами пополз. Из лейтенантов-то? Где он? — Шестаков приподнялся и стал осматриваться. — В меня который стрелял.
— Позади вас человек полз, товарищ лейтенант. Неужели пропал?
— Беспалов его фамилия, — сказал Шестаков, — из артиллерии. Свояк нашего Молочкова. И, выходит, за ним последовал?
— Беспалов! — закричал Стайкин. — Где ты? Издалека донесся сердитый голос:
— Чего тебе? Отвяжись.
— Все целы, товарищ лейтенант, — сказал Проскуров. — Все на месте.
— Нет, нет, — взволнованно говорил Войновский. — Я прекрасно помню, кто-то лежал здесь, в цепи. Как раз на этом месте. — Войновский показал рукой на воронку. — Я отлично помню. У меня хорошая зрительная память.
— Впрямь был кто-то, — сказал Литуев. Проскуров наложил ему жгут, и Литуев перестал стонать. — Он еще огонька у меня просил, а, я отвечаю: не курю.
— Память у тебя отшибло, — сказал Проскуров. — Это я у тебя огонька просил. А ты и сказал: не курю. А я, видишь, живой. Значит, это не я?
— Ты-то просил, это верно. А он тоже просил. Он тоже человек. Ой, тише ты. — Проскуров натягивал на раненую ногу валенок и сделал чересчур резкое движение, отчего Литуев вскрикнул.
— Кто же это? — спросил Шестаков, пугливо оглядываясь по сторонам.
— Севастьянов! — крикнул Войновский.
Севастьянова слегка отбросило взрывом в сторону, но он, кажется, даже не заметил, что рядом разорвался снаряд, и по-прежнему лежал, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям. Он все-таки услышал Войновского, посмотрел на него и приподнялся на локтях.
— Севастьянов, вы же рядом были. Вы не помните, кто лежал здесь?
— Не помню, товарищ лейтенант, — сказал Севастьянов. — Может быть, и я. Не помню. — Он лег и снова закрыл глаза.
— Где же он? — задумчиво спросил Шестаков и посмотрел на воронку. — Может, взрывом отбросило?
— Был, истинно говорю, был человек, — живо говорил Литуев. — Он еще огня у меня просил, а я отвечаю: не курю. А кто такой — убей, не помню.
— А ты иди, — сказал Стайкин, — не задерживайся. Без тебя разберемся. Ты теперь тоже с довольствия снят.
