что она кончается смертью.
Две маршевые офицерские роты выехали из училища. Две роты, сто восемьдесят лейтенантов, пять красных грузовых вагонов. Их прицепляли то к эшелонам с танками, то с пушками, то с минами: эти предметы требовались войне в первую очередь. А навстречу шел порожняк — за новыми порциями танков, пушек, боеприпасов. Поразительно, до чего же много порожняка двигалось навстречу. И лишь одни встречные эшелоны шли не порожняком — поезда с ранеными. Порожняком они шли на фронт — это были самые нужные, самые скорые поезда войны.
Маршевые роты пересекли всю полосу затемнения, прошли насквозь всю армейскую цепочку — училище за Уралом, запасной офицерский полк РГК, штаб фронта, армии, бригады — военная машина работала четко и безотказно: их снабжали сахаром и консервами, обеспечивали сапогами и махоркой, соединяли в группы, распределяли. С каждым разом их становилось меньше, пока от двух рот не осталось два человека, которые сидели на ящиках со снарядами, продолжая свой путь.
Штаб бригады находился на широкой поляне. Среди ровно срезанных пней поднимались блиндажи, заваленные сверху засохшими ветками. Они шли по тропинке между блиндажей и удивлялись тишине прифронтового леса.
Издалека донесся протяжный звук разрыва. Прокатился по лесу, замер.
— Слышишь? — спросил Войновский.
— Дальнобойная бьет, — ответил Комягин.
— Похоже, — Войновский приостановился. — Слушай, Борис, давай проситься в один батальон, к тому самому капитану. А в батальоне будем проситься в одну роту.
— Давай. Ты будешь просить здесь. А потом я.
У входа в блиндаж командира бригады сидел на пне бритый сержант с котелком в руках. Он посмотрел на офицеров и сказал:
— Полковник занят. Отдыхайте пока, я вас позову. — Бритый сержант посмотрел котелок на свет и принялся чистить его золой, которая была горкой насыпана на земле.
Дверь блиндажа распахнулась, оттуда выбежал скуластый румяный майор. Сержант вскочил, вытянув руки. Котелок покатился по траве. Румяный майор зацепил котелок ногой и выругался. Войновский и Комягин отдали честь, но майор не заметил их и быстро зашагал прочь от блиндажа. Сержант посмотрел вслед майору.
— Майор Клюев. Пострадал за Катьку. — Сержант хихикнул.
Войновский подошел к сержанту:
— Скажите, этот майор — командир батальона?
— Комбат-два. А Катька — его бывший боец. — Сержант снова хихикнул.
— А командиры батальонов в звании капитана у вас есть?
— Вам какой нужен — Шмелев или Белкин?
— Кто из них стоит на берегу? Оба — лесная фамилия... — Войновский был в растерянности. — Нам нужен, кто на берегу...
— Клюев на берегу стоит, — ответил сержант.
— Но ведь Клюев майор? Не так ли? Вы сами сказали?
— Вам что надо-то? — спросил сержант. — Берег, лесная фамилия — выдумали тоже. Сами не знаете, что хотите. — Он поставил котелок на пень и спустился в блиндаж.
В первую минуту Войновскому показалось, что в блиндаже никого нет. Узкий луч солнца косо пересекал пространство блиндажа, словно золотистая кисея накинута в углу. Оттуда прозвучал глуховатый голос:
— ...Значит, передашь, завтра утром. Немного так, килограмма три. Исключительно в целях диеты. Вот, вот...
Войновский увидел в углу костлявого седого старика с высоким лбом. Старик сидел неестественно прямо на железной койке, держа в руке телефонную трубку и вытянув худые ноги; на ногах у него ночные туфли, а вместо кителя шерстяная куртка. Борис Комягин отдал рапорт. Полковник положил трубку и молча разглядывал офицеров. Кровать, на которой он сидел, стояла в нише, и весь блиндаж был просторнее, чем казалось с первого взгляда, а за фанерной перегородкой находилось другое помещение.
Полковник поморщился, как от зубной боли, схватился за поясницу.
— Какого года? — строго спросил он.
— Одна тысяча девятьсот двадцать четвертого, товарищ полковник, — отчеканил Комягин.
— Оба?
— Так точно.
— А что такое восемьдесят девятый год — осознаете?
— Так точно, товарищ полковник, осознаем, — ответил Комягин.
— Значит, воевать приехали? Ничего себе, устроились. — Рясной снова поморщился. — Я тут тоже день и ночь воюю. Эти комбаты меня в могилу сведут.
— Так точно, — сказал невпопад Комягин.
— Но-но! Я им не дамся. Меня похоронить не так просто. Вы знаете, что такое радикулит?
— Так точно.
— Знаешь? Откуда тебе знать? Отвечай.
Комягин промолчал и посмотрел на Войновского.
— У моей матери был радикулит, товарищ полковник, — сказал Войновский. — Она лечилась утюгом.
— Вы думаете, утюг лучше песка? — Рясной с интересом посмотрел на Войновского.
— Утюг очень хорошо помогал матери, товарищ полковник.
— Не соврал, — Рясной улыбнулся, показав редкие зубы. Войновский сделал шаг вперед, поспешно проговорил:
— Товарищ полковник, разрешите обратиться с просьбой...
— Знаю, знаю, — перебил Рясной. — В первый батальон проситься будете. Ладно, пользуйтесь моей добротой. Марков! — крикнул полковник за перегородку. — Найди новеньким попутчика в Раменки. А вы пришлите мне Чашечкина, он там на пеньке сидит.
— Товарищ полковник, мы хотели... — встревоженно начал Войновский.
— Я сказал — первый! — Рясной вскрикнул, схватился за поясницу. — Видите, полковник болен. Шагом марш!
Они отдали честь, вышли из блиндажа.
— Интересно, — говорил Войновский. — Первый батальон — это тот самый или нет?
— Теперь уж не узнаешь...
По лесу прокатился звук далекого разрыва.
— Слышишь? — спросил Войновский. — Опять дальнобойная бьет.
— Это противотанковая, — возразил Комягин. — Я слышал, как полковнику докладывали по телефону.
Из блиндажа вышел Чашечкин, внимательно оглядываясь вокруг. Сел на пень, принялся чесать затылок. У соседнего блиндажа показался сутулый солдат с веником в руках. Чашечкин встрепенулся:
— Эй, Никита, у тебя, случаем, утюга нет?
— Чаво тебе? — откликнулся Никита.
Чашечкин безнадежно махнул рукой, встал, побрел от блиндажа, разглядывая землю.
— Да, — задумчиво проговорил Войновский. — Вряд ли на фронте достанешь утюг...
ГЛАВА III
Ефрейтор Шестаков копал яму за околицей, на краю пустыря, где обычно проводились строевые занятия и общебатальонные построения. Земля оказалась пустырная, неудобная: после тонкого дернового слоя пошла тяжелая липкая глина. Шестаков снял гимнастерку, положил ее на доски и продолжал копать.
