увлечение литературой помогает мне, хотя здесь на тысячи километров вокруг нет ни одной книги. Я ношу любимые книги в себе и читаю их по памяти.
— Умен, — сказал Стайкин с неожиданной злобой. — А вот Шестаков дурак.
— Я не дурак, — ответил Шестаков из ямы. — Я никого не обижаю.
— Оттого и есть дурак. Залез в братскую могилу и сиди там, помалкивай. Сортир имени Шестакова. — Стайкин неестественно громко захохотал. — Я с умным человеком разговор веду, ты нам не мешай.
Шестаков выпрямился в яме и покачал головой:
— И за что только тебе старшего сержанта дали?
— Эдуард, — сказал Севастьянов, — зачем вы обижаете человека, который вдвое старше вас?
Стайкин вскочил и начал прыгать перед Севастьяновым.
— Ну, чего прицепились? — кричал он. — Чего все ко мне цепляются? Я скоро сам в могилу полезу. Я не могу воевать в такой обстановке. Создайте мне условия, чтобы я мог воевать. И не цепляйтесь ко мне. У меня умственная контузия на мирной почве. Не учите меня жить. Учите — убивать! — Стайкин схватил автомат и, припрыгивая, побежал в сторону леса.
Шестаков смотрел ему вслед и качал головой:
— Тоже хлебнул немало. В сорок втором в танке горел... Война через всех людей прошла. — Шестаков взял лопату и принялся подрезать края ямы.
Стайкин скрылся в лесу.
— Странное дело, — сказал Севастьянов в задумчивости. — Как только мы вышли из боев и нас перестали убивать, все потеряли покой.
— А это война такая, — ответил Шестаков. — Беспокойная война. От нее только мертвые освобождаются. А живым от нее никуда не деться.
На опушке леса часто застрочил автомат. Прокатился далекий взрыв. Шестаков поднял голову, прислушался.
— Эх, не знал я, где топор лежит. Сейчас бы на кухне рыбу чистил. — Шестаков покачал головой и принялся выбрасывать землю.
Из леса вышли три человека. Впереди шел невысокий толстый сержант с двумя вещевыми мешками на плечах. За ним шагали налегке два офицера. Они подошли ближе, толстяк свернул с дороги. Войновский и Комягин остановились на обочине, с любопытством разглядывая солдат.
Васьков подошел к яме, вытер ладонью вспотевшее лицо.
— Здорово, земляк, — сказал он.
— У меня таких земляков, как ты, — сто восемьдесят миллионов, — ответил Шестаков.
— Что за порядки у вас в батальоне? — строго сказал Васьков. — Один по лесу шатается, галок стреляет, этот в яме сидит. Где штаб батальона?
Шестаков ничего не ответил и бросил землю под ноги Васькова. Тот с руганью отскочил от ямы. Севастьянов обошел вокруг ямы и стал объяснять писарю, где стоит изба, в которой находится штаб. Войновский и Комягин подошли к яме и заглянули в нее.
— Для чего окоп копаешь, солдат? — спросил Комягин.
— Это не окоп, товарищ лейтенант. А я не солдат.
— Что же это? — спросил Комягин.
— Кто же вы? — спросил Войновский.
— Ефрейтор я, товарищ лейтенант. Ефрейтор по фамилии Шестаков. Призывник пятнадцатого года. Под Перемышлем тогда стояли.
— А это что же? — снова спросил Комягин.
— Как что, товарищ лейтенант? В обороне что всего нужнее? Нужник. Вот мы и строим нужник для солдат и офицеров. По боевому приказу старшины.
Войновский пожал плечами и ничего не ответил. Комягин нахмурил брови и посмотрел на Васькова.
— Ну и порядки у вас в батальоне, — строго сказал Васьков.
Юрий Войновский проснулся оттого, что его дергали за ногу. Он открыл глаза и увидел пожилого ефрейтора с рыжими, выгоревшими усами.
— Товарищ лейтенант, — тихо говорил тот, — которые будут ваши сапоги?
— Зачем вам сапоги?
— Как зачем? — удивился Шестаков. — Чистить.
— Кто вы такой? — Войновский не узнавал Шестакова.
— Я денщик ваш, товарищ лейтенант. Ефрейтор Шестаков я. Вчера дорогу вам показывал. — Шестаков покосился в угол, где спал Комягин.
Юрий все еще ничего не понимал.
— Меня старшина послал. Старшина Кашаров. Я теперь денщик ваш буду, ординарец то есть. Я еще в первую мировую денщиком служил, мы тогда под Перемышлем стояли. Работа привычная. Которые будут ваши сапоги?
Юрий сел на лавку и все вспомнил: он приехал на фронт и получил назначение...
— Вот мои сапоги, — сказал он. — Только, пожалуйста, поскорее. Наверное, уже поздно.
— Слушаюсь. — Шестаков взял сапоги, на цыпочках вышел из избы.
На улице послышалась громкая, протяжная команда:
— Рота-а, выходи строиться!
Потом еще:
— Рота-а, в шеренгу по два, становись! — Голос то затихал и раскатывался, то переливался и гремел — то протяжно и напевно, то отрывисто и резко. В нем были ласка и повеление.
Войновский прильнул к окну. Невысокий щеголеватый старшина стоял в красивой, спокойной позе перед строем, а голос его растекался по улице:
— Р-р-рота-а, р-р-рнясь!
И сразу резко и коротко, как удар хлыста:
— Ста-вьть!
И снова:
— Р-р-р-няйсь!
— Ну и голос. — Комягин поднялся с лавки и посмотрел в окно.
— Где Грязнов? — пел старшина. — Немедленно в строй. На поверку не выходят только мертвые.
За строем, неловко размахивая руками, торопливо пробежал высокий солдат. Он стал на свое место, и старшина снова запел «равняйсь» и «отставить».
Под окнами, держа в руке сапоги, прошел Шестаков. Он остановился позади строя и стал делать знаки старшине. Кашаров заметил Шестакова и крикнул:
— Стайкин, проведи построение.
Борис Комягин отодвинулся от окна. Шаги старшины послышались на крыльце. Комягин быстро лег на лавку, натянул на себя шинель и закрыл глаза. Войновский удивленно глядел на Комягина.
Старшина вошел в избу и с порога перешел на строевой шаг. Он шагал прямо на Войновского, а потом сделал шаг в сторону и одновременно вскинул руку к пилотке.
— Товарищ лейтенант, — говорил он, будто задыхаясь, — вторая рота занимает оборону на берегу Елань-озера. Рота готова к построению согласно приказу. Докладывает старшина Кашаров, — старшина опустил руку и фамильярно улыбнулся. — Рыбки свежей не желаете на завтрак?
— Свежей рыбки желаю, — весело ответил Войновский. — Только доложить вам придется лейтенанту Комягину. Он назначен на первый взвод и потому замещает командира роты. А я командир второго взвода Войновский.
— Очень приятно. — Старшина уже не улыбался, обошел вокруг стола и в нерешительности остановился перед Комягиным. Тот лежал на лавке и крепко спал. Войновский вошел в игру.
— Эй, Борис, подъем. Старшина с докладом прибыл.
