– Чего молвил?
– Назвался груздем – полезай! Вот и ты полезай!
– Да нешто я сам назвался! Устинов проклятый кричал мое имя. Ему без меня раздольней ловить по Великой до самого устья! – воскликнул рыбник. Он с недоверием, словно взвешивая, взглянул на гостей Томилы. И, будто решившись, признался: – И то сказать-то, Томила Иваныч, страшусь я по экому воровскому делу. Пропадешь на Москве. А у меня, знаешь, пятеро малых да два старика на шее. Осиротить их страшусь. Кого бы в место мое принанять с челобитьем ехать. Уж я и деньжишек не пожалею и о здравии стану молиться. Хозяйка моя подорожничков напечет, и вином употчую вдосталь! Каб ты мне помог сыскать человека…
Истома встал со скамьи и шагнул на середину избы.
– Я еду! Меня посылай! – звучно и уверенно сказал он.
Он выпрямился во весь свой рост и почти касался головою невысокого потолка избы. Прозрачной синевы глаза его молодо засветились на испитом лице. Он отшвырнул костыли, словно почувствовал небывалый приток силы.
Все изумленно уставились на него.
Рыбник бросился подымать костыли.
– А клюшки-то, клюшки как же? – забормотал он, тыча костыль в руку Истомы.
Звонарь с удивлением взглянул на костыль, словно не он два года не расставался с подпоркой.
– Для такого великого дела я и без клюшек до самого гроба господня, не то что в Москву дойду! – торжественно заявил Истома. – А ты уйди отсель! Дух от тебя нехороший! – гневно сказал он рыбнику.
Рыбник попятился к порогу.
– Томила Иваныч… – словно прося защиты хозяина, пролепетал он от двери.
– Ладно, ладно, Савелий, ступай. Ужо приходи вечерком, и уладим, – пообещал Томила незадачливому челобитчику.
Рыбник вышел.
7
Тайные грамоты бабка зашила в шапку Истомы. Его приодели, обули. Томила позаботился придать благообразный вид его запущенной густой бороде, и из всех челобитчиков города он выглядел самым почтенным, внушающим доверие.
Истома твердо стоял на ногах, но после долгих месяцев, проведенных с костылями, он никак не знал, куда девать руки, и поп Яков отдал ему в дорогу свой посох.
Томила зашел за звонарем, чтобы проводить его к Земской избе, где челобитчики принимали от выборных составителей и от земских старост челобитную грамоту.
– Елисею Лисице в Новгороде поклон скажи от меня да перво листы покажи ему с глазу на глаз. Он знает новгородцев, кто не продаст, – говорил в последний раз летописец, напутствуя Истому в дорогу.
– Во всем положись, как на камень… Прощай, Томила Иваныч, – сказал на прощание Истома. – Спасибо. Открыл ты глаза мне на мир. Бог мне дал, как червю, только брюхо, чтоб ползать, а ты крылья вырастил… Люблю я тебя за то…
Толпа провожатых окружила Всегороднюю. Семьи челобитчиков тесно стояли вокруг саней и возков, приготовленных в путь.
Из растворенных дверей Земской избы, переполненной любопытным народом, доносился голос земского старосты, торжественно читавшего текст челобитья. Когда он умолк, во Всегородней поднялся гул, и толпа расступилась, давая дорогу посланцам Пскова к царю.
Важно сходя с крыльца, челобитчики выступали, красуясь перед народом. Возле саней они стали прощаться с семьями. Жены их суетливо крестили в дорогу, совали в руки забытые второпях подорожные гостинцы. Ребята бросались на шею отъезжающим отцам.
Возле крытых саней посадского выборного Сысоя Григорьева его хозяйка, со злыми глазами, сухая и угловатая баба, в богатой шубе, размазавши по лицу румяна, пилила мужа:
– Куды те нелегкая тащит! Смотрел бы, как люди-то деют! Савелия-рыбника шиш от семейки, от дома угонишь! Нанял вместо себя человека, и жив и здоров!.. А тебе-то, вишь, надо чести посадской!.. Дураков ищет честь-то!
– Не тяни ты жилы! Не в супостатские страны – к царю православному еду! – прорвался, не вытерпев, муж.
– А куды я с робятами денусь? Семь душ нарожал, да к царю! Бери их с собой!
– Что ты воешь, Устинья Самойловна! Люди в Литву да в Неметчину ездят – не гинут! – вмешался посадский из провожатых.
– Из Москвы белил да румян привезет! – засмеялся казак.
– Она, дура, страшится – муж из Москвы не воротится!
– Кому такой надобен! Мужичок с кувшин, борода с аршин, ножки кренделем! – подхватили две зубоскалки казачки.
Толпа возбужденно кипела вокруг отъезжающих.
– Боярам в руки нашего челобитья не давайте, одному государю! – кричали посадские.
– Скажите ему все градские обиды.
