– Ну и дурак! – оборвал Якуня. – Девка тебя ждет, лишь батьке не смеет сказать про тебя – боится, что силой выдадут. А Захар день за днем все ласковей. Ты воротился, Аленка про то не знала. Я в воскресенье помянул за пирогом про тебя. Аленка вскочила да вон из горницы… Вот уж ден пять с Захаром и слова не молвит…
Иванка обрадовался:
– Я мыслил, уж их обручили.
– Чаял я меду пить на Захаркиной свадьбе, – поддразнил Якуня, – а мне что – и на твоей поднесут!
– А твоя свадьба скоро ли? – спросил повеселевший Иванка. Весь мир для него вдруг посветлел.
– Посватаешь – и женюсь, – ясно улыбнулся Якуня.
– Кого ж тебе сватать?
– Есть одна девка, да то беда: с тобой в одночасье венчаться надобно, а то поп и венчать не станет.
– Пошто поп не станет?
– Скажет: родные – нельзя.
Иванка взглянул на Якуню и громко захохотал. Он понял: Якуня говорил о его сестре Груне. Для Иванки она была еще девочка – ей едва пошел шестнадцатый год, ан оказалось, что у нее уже нашелся жених!..
Придя домой, Иванка новыми глазами поглядел на сестру. И впрямь она стала не хуже Аленки. Экая чернавка была, а возросла какая! Острая лисья мордочка, синие глаза, а бровь черная, густая… И станом стройна…
Иванка начал невольно следить за сестрой и приметил в ней много такого, чего не видел раньше: была она тихая и потому незаметна в доме, ходила неслышно, как чудесница какая-то, умеющая угадывать помыслы людей.
Уже не бабкой Аришей, а Груней держался дом, только бабка ворчала и гремела ухватом, а Груня делала все неслышно: всех напоит, накормит, поштопает, затопит печь, занавесит окна – и все неслышно… Говорила она тихо, словно смущаясь, но глаз не опускала – темные синие глаза ее были всегда широко открыты… Ее бывало слышно только тогда, когда она пела, но сразу нельзя было сказать – поет она или нет: просто делалось хорошо на сердце и уже потом, если подумать, откуда идет тепло, можно было понять, что тепло от песни… Песни ее были все грустные, задушевные, и голосок негромкий и нежный…
«Так вот какая полюбилась Якуне, – подумал Иванка. – Веселый, а девушку полюбил тихую…» У Иванки явилось жаркое желание поженить Якуню и Груню. «Пусть радуются!»
– Жених тебе кланяется, – сказал Иванка сестре.
– Что за жених? – небрежно спросила она.
– Якунька.
– Крикун, – снисходительно, как взрослая, улыбнулась она.
– Крикун, – подтвердил с улыбкой Иванка. – Люблю я его! – добавил он не без хитрости, вызывая сестру на ответ.
– А я не люблю. Трещит без умолку, да без толку.
– Сватать хочет тебя.
Она покраснела.
– Бякаешь зря! – сказала она сердито, нахмуря бровки.
И Иванка прекратил разговор, не желая ее смущать.
Глава двадцать первая
1
Томила сидел за столом, загородив свет воскового огарка и поскрипывая пером. Изредка, глядя на пламя, он задумывался над словом, и тогда до слуха его долетало все множество звуков, слагавших ночную тишину: шуршание тараканов, лай собак по дворам, крики котов, сонное и редкое дыхание Иванки и шаги за окном. Вот, бряцая оружием, прошел стрелецкий дозор, вот какой-то случайный ночной прохожий… Томила прислушался. За окном послышались голоса: кто-то тихо заговорил. Томила наскоро сунул исписанные листки под стол и скинул дверной крюк. В сторожку вошел старичок нищий и с лукавым смехом обратился к нему:
– Не признал?!
– Отец Яков! – воскликнул подьячий, узнав в старике соседа, попа с Болота. – Чего-то ты? Маслена миновала.
– Маслена миновала, а я и ряжусь, – с усмешкой сказал старик. – Владыки страшусь – в одночасье в подвал засадит, коли проведает, а дело к тебе безотменное: завтра царские именины, голубчик, – сказал ряженый поп, приблизясь.
– Мне что?! Ко двору на пирог не звали! – усмехнулся Томила.
– А ты слушай: земские старосты Подрез да Менщиков после обедни пойдут ко владыке, станут его просить отслужить молебен о здравии царевом на площади.
– Что ж, в церкви крыша худая аль места мало?
– Чают весь город собрать к молебну, да хочет владыка усовестить горожан, чтоб повинное челобитье в Москву бы послали да тебя с Гаврилой схватили…
– Кто ж его станет слушать? – сказал Томила, уверенный в том, что разговор о повинной в городе не
