Когда Волконский и бывший с ним дьяк Герасим Дохтуров выехали было из ворот, толпа горожан удержала их.
– Воротись, люди добрые, на конях не пустим скакать – не в Москве. Пеши ходите.
Волконский помнил, как был он бит во время соляного бунта такой же толпой, и покорился.
За князем шла сзади гурьба посадских. По дороге еще приставали люди, и шли все вместе. Когда же окольничий миновал Всегороднюю избу, народ заволновался:
– Эй, князь, не туда пошел!
– Тут она, Всегородняя! – крикнули за спиной.
Герасим Дохтуров хотел отвечать, но Волконский остановил его.
– Молчи, Герасим. Пускай себе каркают, а ты словно не слышишь, – шепнул он дьяку, и оба едва заметно прибавили шагу.
– Князь! – крикнули сзади.
– Упал в грязь! – поддержал второй голос.
Раздался сзади пронзительный свист в три пальца. Волконский держался, чтобы не оглянуться, но дьяк оглянулся и увидал, что впереди посадских за ними бежит толпа ребятишек и передний из них уже метит в него снежком. Дьяк вобрал голову в плечи, и снежный комок миновал его, но залепил ухо князю.
– А-а-а! – заорали ребята, и еще несколько снежков попало в голову, спину и плечи Волконскому и дьяку.
– Только донес бы господь до Троицкого дома, а там в соборе схоронимся, – сказал дьяк.
Они шагали теперь насколько возможно быстро, но Троицкий дом был еще далеко впереди.
Ребятишки настигли их и лупили в упор снежками и комками навоза.
– Не обернись, – хотел удержать Волконский, но дьяк уже повернулся и стал отбиваться палкой.
Обрадованные сопротивлением, ребята с визгом кинулись в свалку. Дьяк был обезоружен, и детвора дергала его теперь безнаказанно за полы и за длинные рукава.
– Стой, дьяче, – сказал мужской голос, – идем в Земскую избу.
Волконский оглянулся, и, увидев, что дьяка схватили, подобрал длинные полы, и помчался бегом.
– Братцы, ведите того, – раздались голоса за его спиной, – а мы длинного схватим.
Князь Федор Федорович бежал, тяжело дыша. За ним мчался румяный Федюнька, двенадцатилетний Иванкин брат. Он ловко гвоздил окольничего жесткими снежками по шапке, каждый раз попадая так, что снег сыпался за ворот. Они пробегали мимо свечной лавки, когда из сторожки вышел Иванка.
– Федька, ты куда? – окликнул он брата.
– Князя ловим! – радостно крикнул Федюнька и запустил новый снежок так ловко, что сбил с Волконского шапку. Федюнька подхватил ее и кинул хозяину в голову.
– Имай, имай! – кричала сзади ватага посадских.
Иванка тоже пустился в погоню.
Волконский пробежал мимо архиепископского дома, мимо воеводского двора и вбежал в Троицкий собор. Ребята отстали у паперти, не смея бежать в церковь.
Погоня с шумом ввалилась в собор. Непривычно громко отдавались под просторным куполом пустой церкви простые голоса с обыденными, немолитвенными словами:
– Куды ж он схоронился?
– Ишь заскочил, как мышь в нору!
– Тут он! – крикнул Иванка из алтаря, куда вбежал вслед за князем.
– Тащи его к нам! Всем-то в алтарь негоже! – отозвались из толпы.
– Веду! – крикнул Иванка.
В алтаре послышалась возня, что-то упало, и через миг Иванка вывел окольничего из боковых дверей алтаря за длинную рыжую бороду.
Оба они были встрепаны и тяжело дышали. Лицо Волконского перекосилось от боли и злобы. Нарядная сабля его торчала у Иванки под мышкой. Сходя с амвона, Волконский выронил шапку. Кто-то поднял ее.
– Там грамотка. Грамоту выронил, эй! – окликнули сзади.
Волконский рванулся за грамоткой, но Иванка дернул его покрепче за бороду.
– Тпру, балуй! – прикрикнул он, развеселив окружающих и заставив пленника смириться.
Посадский парнишка поднял бумагу и подал. Иванка, не глядя, сунул ее за кушак.
Большая толпа стрельцов и посадских с копьями, рогатинами и топорами ждала их у паперти.
С Рыбницкой площади уже разносился голос сполошного колокола, собирая народ ко всегороднему сходу.
Когда в Земской избе обыскали Дохтурова, при нем нашли царский указ о том, как следует «смирять псковское мятежное беснование».
