– А я знаю?!
– Захар! – громко окликнул Гаврила.
Захарка вбежал.
– Пошто не пишешь Ивана в стрельцы? Кто не велит?
– Иван Чиркин. Ты сам наказал его слушать, а он не велит холопов писать… Посадских – писать, а холопов не мочно.
– Да я, Гаврила Левонтьич, ведь я не холоп. Макарий корыстью хотел меня ставить в трудники, а записи нет на меня. Я гулящий… Какой я холоп!.. – с обидой и горечью заторопился Иванка.
– Постой, воевода, постой, не спеши, – остановил его хлебник. – Ты, слышь-ка, иди да работай, а завтра во всем разберемся. Чай, хочешь не ты один!..
– Были еще у тебя холопы? – спросил Гаврила Захарку.
– С десятка два было, а станем писать – прознают и побегут отовсюду, – ответил Захарка.
– Ступай, Иван, разберемся. Завтра скажу, не горюй! – утешал Гаврила.
Но Иванку не успокоил его степенный и ласковый голос. Он уже не пошел в кузню, а возвратился домой.
Взглянув на него, бабка сердцем почуяла над любимцем невзгоду.
– Что стряслось, голубочек? – спросила она. – Что ты черен, как туча?
– То и черен – где б жернова взять, не знаю…
– К чему тебе жернов?
– Веревку на шею да с жерновом в воду!
– Ох, господи Сусе! Да что ты! Обидел кто?
– Все Захарка проклятый! Повсюду Захарка!
– А мы краше сосватаем, Ваня, – успокоила бабка.
– Да я не об том…
– Об чем же, Ванюша? Уж ты мне скажи. Кто лучше бабушки присоветует! Вместе рассудим.
И слово за словом бабка выпытала его обиду.
– Все минется, Ваня. Правда на свете всегда победна!
Захватив кошелку, словно идя на торг, бабка направилась во Всегороднюю избу.
Оба старосты были на месте.
– Чего же вы с малым творите, бессовестны люди! – воскликнула бабка входя.
– Что стряслось, Лукишна? – спросил кузнец, ничего не слыхавший о том, что случилось с Иванкой.
– Не тебе бы спрошать, не мне ответ держать, – отрезала бабка. – Пригрел ты змея за пазухой. Сказывают, и дочку ему же прочишь.
– Кому дочку прочу? К чему тут дочка в земских делах! – огрызнулся Мошницын.
– Все к одному: обижаешь Ивана, а того-то балуешь! Захарка твой, ненавистник Иванушкин, злобу держит на малого. А в чем тут Иванка винен, что девке люб!.. Ликом румян, волосами кудряв дался и умом взял, и силой, и вежеством, а что твой Захарка? Недаром робята с мальства прозвали Пан Трык: зипун-то нарядный, а разум, вишь, с пятнушком – с равными сварится и старших не почитает… Не-ет, Иван не таков!..
– Да ты что, свахой, что ли, пришла, кочерга? Не к месту! – со злостью сказал кузнец. – Нет иного дела, как Ваньку хвалить, так ступай отсюда.
– Ка-ак так «ступай», всегородний староста?! Да куды ж ты меня, горожанку псковскую, из Земской избы гонишь! Что же мне, на съезжую к воеводе за правдой ходить?! Неправду в Земской избе творишь, а за правдой на площадь? Не те времена: я на площадь пойду, своею рукой во сполох ударю. С дощана закричу народу, как ты с Захаркой измену копишь. Я те дам «кочерга»! В земском месте да старухе охальное молвишь!..
Все бывшие в Земской избе побросали дела, обратясь к бабке.
– Постой, Лукишна, не горячись, не надсаживай печень – сгодится, – вмешался хлебник. – Ты толком сказывай, чего ради пришла?
– Того ради и шла, чтобы правды добиться. Ты сам рассуди, Гаврила Левонтьич: али Иван кафтан посрамит стрелецкий? До смерти на правде стоять будет – в том и взрощен! Сызмала правду любить обучала. Али, мыслишь, он в чем оробеет? Ирода Ваську Собакина и огнем палил, и водой мочил, и за глотку давил. Ну-ка, кто другой на беспутника, на обидчика покусился? Немца кто поймал на Великой? А ныне ему и «спасибо» от мира: иди, мол, не надобен!
– Во-он ты про что! – наконец догадался хлебник.
– Во-он про что! А ты думал? И сказываю – измена!
– Какая же в том измена? – спросил Гаврила с едва заметной усмешкой.
– А такая! Владыка измену на город творил? Творил. Иванкина бачку в железы продал? Продал! А Захарка Ивана владычным холопом пишет! Где же правда? Пошто его во стрельцы не берут? Захарка у вас своеволит! Он, вишь, старостам земским указ. Своего-то умишка у старост не вдосталь?.. Аленка молоденька
