Всегородней избы опять не дадут ему ни минуты покоя: с утра пойдут крики и споры, укоры за самочинную посылку стрельцов и оружья на помощь крестьянам, допрос двоих перебежчиков, пойманных ночью, когда хотели они спуститься за городскую стену, слезы стрельчих, овдовевших за эту ночь, когда трое стрельцов погибли в разведке…
У ворот своего дома он кинул сынишке повод коня и взошел на крыльцо. В дверях столкнулся с женой, обнял ее, взял на руки дочку, провел рукой по льняным волосенкам двух средних детей, заметил, что на столе против места, где он постоянно сидел, лежит ложка, подумал: «Все ждут каждый раз, что приду, чай, голодом терпят, а есть не садятся». Он снова молча обнял жену. Вошел сынишка. Жена, смутясь, отстранилась от ласки мужа…
– Блины горячи даю, садитесь, – засуетившись, сказала она.
– Умыться бы! – попросил Гаврила.
Уже начиналась жара. Медвяный запах золотых одуванчиков дышал во дворе. Скинув рубаху, хлебник вышел к колодцу. Сын качнул коромысло, повиснув на нем всей тяжестью тельца, подпрыгнув, снова повис, еще и еще, и вдруг ледяная струя окатила разом всю спину хлебника, голову, руки, шею… Фыркая и покрякивая, наслаждался Гаврила прохладной водой, блеском росинок в траве, мирным хрюканьем поросят у корытца и веселым кудахтаньем кур…
Жена стояла уже с полотенцем среди двора. Он с удовольствием растер жесткой холстиной шею и грудь…
– Извелся! Погляди на себя – и щеки ввалились, и бел, как мертвец… Да кушай-ка, кушай горячих! – проговорила жена за столом, словно желая ему возместить в это утро все силы, потраченные за много недель.
Ему не хотелось есть, но, чтобы доставить ей малую радость, он, густо полив сметаной, усердно откусывал свернутый трубкой блин за блином…
– Поспишь? Чай, ночь ведь не спал? – заботливо спросила она.
– Посплю, – согласился хлебник.
Он знал, что сон не придет, но молчание и тишина – было все, за чем он приехал.
Он лег. С улицы брякнул ставень, и полумрак опустился в комнате…
Гаврила закрыл глаза. Мирная жизнь царила кругом.
Он слышал шелест ножа по рыбьей чешуе, плеск воды в лохани, скрип колодезного коромысла, крик петуха, смех дочурки и гуденье пчелы, залетевшей случайно в горницу…
– Спит он, батюшка, спит, – вполголоса торопливо сказала жена во дворе.
Хлебник понял – она испугалась, что он не успел заснуть и услышит ее слова.
– Ну, Христос с ним. Я тут погожу, – скромно ответил поп Яков.
– Батя! Войди, войди! – крикнул хлебник.
Священник вошел в горницу.
– Сокрылся еси! – шутливо сказал он. – Слышь, Левонтьич, беда на тебя: Устинов бушует – кричит, чтоб отставить из старост за то, что намедни стрельцов послал за стены, пушку, пищали из города отдал…
– Врет, не отставит! – с уверенностью ответил Гаврила. – Я ныне для них защита: чают – расправа придет от бояр, так было б с кого искать! Вор Гаврилка, скажут, во всем повинен – он староста всегородний!.. Зови-ка Устинова в старосты – сядет?!
Поп усмехнулся.
– Хитро рассудил, Левонтьич! – одобрил он.
– Я нынче пуще начну своеволить, – сказал Гаврила. – Слышал ты, батя, повинное челобитье по городу ходит?
– Слыхал.
– Дознаюсь, отколе идет, и повинщиков к пытке поставлю…
Поп качнул головой.
– Не велика хитрость! Страхом и воеводы мир держат, – сказал он, – ты б иное придумал. Моя бы мочь – я б дознаваться не стал, кто повинщик…
– А что же ты делал бы?
Поп выразительно тряхнул головой:
– Народ не камень, Левонтьич: на месте не может лежать. Народ – он жив, как вода – течет… Вперед ли, назад ли, абы не стоять!..
– Стало, мыслишь, самим на Хованского лезти? – спросил хлебник.
– За стеной сидеть тошно народу. Не ты с ружьем поведешь, то дворяне с хлеб-солью туда же поведут. Да ладно – хлеб-соль, а не то – и с твоей головой на блюде…
– Не стращай! Хоть поп, а старый дурак: жена, дети рядом! – шепотом остановил Гаврила. – Я мыслил и сам, что надо народ подымать, да чаял, что лучше б не мы на бояр починали, а боярин – на нас, то дружней бы мы стали…
– Бояре веками народом правят – все тайности знают, – ответил поп Яков. – Хованский вперед не полезет. Он станет стоять да тебя ждать…
– Тебе бы, поп, в воеводы! – с усмешкой сказал Гаврила.
– И в попах умны головы надобны, – возразил священник.
