И Томиле вдруг показалось, что слово его по-прежнему тронет сердца горожан, и если он призовет, то за ним восстанет весь город…
Томила не заметил, как настал день и вода посветлела, отразив голубое небо.
Услыхав звуки соборного колокола, созывавшего народ в Кром, он вскочил и поспешно пустился в город.
Идти было легко и почему-то весело и спокойно. Улицы казались просторными, небо стало выше и светлее, грудь дышала легко прохладным утренним воздухом.
Томила вошел в собор.
В духоте сбилась тесная, сдавленная толпа и раздавался глухой шепот.
Вчера, когда народ не пошел на благовест, новые земские старосты со всеми выборными Всегородней избы и с ними поместные и кормовые казаки все-таки принесли крестное целование. Потому сегодня, чтобы не дать целовать крест вразбивку, народ повалил к собору всем городом. Прохора Козу, Русинова и Мошницына упрекали в измене за то, что они согласились дать крестное целование прежде отвода от города царского войска.
Передвижение осадных войск от Петровских к Великим воротам заставляло «пущих бунтовщиков» и стрельцов не покидать стены и не идти к собору. Духовенство рассчитывало, что оторванный от стрельцов посадский Псков наконец удастся сломить.
Томила прошел на самый перед к алтарю и стал слушать. Он смотрел на огни свечей, не видя ни Макария, ни Рафаила, ни их многочисленной свиты, и слышал лишь тонкий, пронзительный голос, который читал слова крестоприводной записи:
– «…И в том перед господом богом и животворящим крестом его винимся, что нарушили мы крестное целование, данное тебе, великому государю нашему, и во граде мятеж воровством учинили, и Логинка- немчина били и пытали, и домы во граде пограбили. И в том со слезами и скорбию вины свои приносим, что в уездах разоряли твоих, государь, дворян и детей боярских…»
Томила взглянул на Макария, стоявшего рядом с Рафаилом, и в нем закипела такая ненависть к этим людям, которые разрушают крестом и молитвой великую правду «Белого царства» и возвращают город к извечным неправдам.
– Продажа! – крикнул Томила.
Отгулом отдалось это слово под куполом и прокатилось над алтарем, заглушив чтение.
– Продажа! Продажники! – подхватили в толпе.
Возглас Томилы, разрастаясь, неистовым гулом заполнил церковь.
– Новые всегородние старосты в изменных статьях целовали крест!
– Побить новых старост!
– Выбить из города Рафаилку! – раздавались голоса.
Рафаил присел, сжался и стал совсем маленьким, а Макарий зачем-то метнулся в ризницу.
– Безумные, опомнитесь, бога ради! – воскликнул черниговский протопоп. – Государя великого прогневите!
– А что государь! И государю голову посечем! – крикнул в ответ поп Яков.
– Пусть сам приезжает нас ко кресту приводить! – подхватили в толпе.
– Со всем его семенем всех передавим!
– Пошли из собору, братцы! – заорал во всю глотку Кузя.
Иванка вложил в рот три пальца и свистнул.
Рафаил и Макарий были уверены, что «святость» церкви сдержит народные страсти и не позволит бесчинствовать. Столетиями вбивалась в народные головы мысль о том, что бог поражает громом дерзкого оскорбителя святыни. Тысячи церковных преданий рассказывали о том, как болезни, дикие звери, подземный огонь и молнии разили кощунцев.
Но вот резкий свист разорвал воздух собора, мятежные слова раздались из толпы, и все-таки не обрушился купол и не разверзлись каменные плиты пола, и свечи теплились бледными желтыми пламешками, едва колышась в духоте.
Топоча сотнями ног, толкаясь в дверях у паперти, толпа потекла из церкви на площадь.
– С ружьем! – крикнул Иванка.
– С ружьем! – подхватили поп Яков, Кузя, крендельщица Хавронья и несколько человек посадских.
8
Но Макарий оправился от испуга. Когда собор почти опустел и оставалось уже немного народу, дрожащим голосом он обратился к тем, кто остался.
– Братья! – сказал архиерей. – Целуйте крест, добрые люди, которые государева приказа и нас, богомольцев государевых, слушают. Пошто по записи сотнями целовать! Господь и в сердцах видит. Что ему запись!..
Тогда кабацкий целовальник Совка и двое пушкарей подошли первыми; за ними, не толпясь, чинно двинулись один по одному тихие люди, стоявшие у притворов. Тут были и лавочники, и дворники, и ярыжные…
А в городе кипело смятение. Народ шел снова плотной толпой, как в первые дни мятежа. Впереди всех без шапки, легко и уверенно шагал Томила. Ветер трепал его пышные волосы, а глаза его светились огнем.
