Иванка взглянул на летописца. Он увидел блеск, загоревшийся в его серых глазах, и зашептал еще горячее, схватив его за руку:
– Слышь, Томила Иваныч, поедем со мной, по лесам мужиков соберем, тайно в город пролезем, нагрянем – в отобьем Гаврилу и всех со съезжей, да вон из города и – в леса… Гаврила Левонтьич там все ватаги в одно, всех ватаманов к рукам приберет: не сила, а силища станет!..
Иванка глядел вопрошающе в глаза летописца.
Томила схватил свою кружку и быстрыми большими глотками опорожнил. Он глубоко перевел дыханье…
– Где же такую уйму народу найти, чтоб отбить их? – спросил он. – Как в город пролезть?..
– На масленой влезем, – сказал Иванка, – посадских, стрельцов по улицам пропасть, крестьян на торга понаедет с маслом, сметаной да всячиной… Тут и пройдем в ворота неприметно, а в городе…
Груз тяжелых и долгих недель, протекших со дня падения Пскова, словно свалился с узких мальчишеских плеч Томилы… Он встрепенулся.
– Постой, погоди, – перебил он Иванку, – ведь их в двух местах держат – в съезжей избе и в Земской.
– А мы и ватагу поделим да разом туды и сюды ударим!
– Коней бы сыскать повострее…
– Ух, прытких спроворю! – с уверенностью воскликнул Иванка. – Что ж, едем со мной, Томила Иваныч! Пошли сейчас, покуда открыты ворота!
– Куды же я один?! – неожиданно возразил Томила.
Иванка опешил. Видя оживление летописца, он был уверен, что для начала тотчас же увезет его изо Пскова. Ему не терпелось немедленно приступить к осуществлению своей выдумки.
– Гаврила с Михайлой за пристава взяты. Как я их спокину! – сказал Томила.
– Мы же после наедем и отобьем их!
– Не дело, Иван. Когда земских старост на Рыбницкой обирали, я тогда перед городом обещал, что с ними буду стоять в ответе… Куды ж мне от них!.. Отобьете нас, так уже вместе!..
Иванка не успел возразить летописцу. Дверь лавочки распахнулась. Облако морозного пара окутало стоявшего на пороге человека.
– Томила Слепой тут? – спросил голос из облака.
– Чиркин! – шепнул Иванка Томиле, узнав дворянина по голосу. – Хоронись, Томила Иваныч.
– Так-то лучше, Иван, – ответил Томила. – Меня с ними вместе посадят, и я упрежу, чтобы готовы были Гаврила с Михайлой. На масленой, значит…
– Площадной подьячий Томила Слепой тут, что ли?! – нетерпеливо воскликнул Чиркин.
– Тут я! – отозвался Томила.
Он шагнул к дверям.
– Дверь затворяй! Кой там черт! Затворяйте, не лето! – послышались выкрики.
Томила шагнул за порог. Дверь захлопнулась.
Иванка вскочил и выбежал вслед за Томилой…
Народ на торгу стоял кучками, глядя вслед удаляющемуся, окруженному четверыми стрельцами Томиле.
– Почем уголь? – окликнул Иванку какой-то посадский.
– Продал! – выкрикнул он, опомнившись.
Он отвязал свою лошадь от коновязи и погнал вслед Томиле.
– Углей, углей! У-утоль! – кричал он, едучи по улице сзади и желая, чтобы в этом привычном крике Томила слышал его обещание все же наехать на город и вызволить всех.
– У-уголь! У-у-уголь! – воинственным кличем неслось над Псковом…
– Почем угольки-то, касатик? – выбежав из свечной лавки, спросила бабка Ариша и бойкими старушечьими шажками заковыляла к чумазому.
– По голосу своего-то признала. Не то что угольщиком, и медведем не утаишься! – шепнула она. – Все жду ведь, все жду, что придешь ко старухе…
Глаза ее радостно смеялись. Занеся куль углей, в сенях Иванка обнял бабку.
– Замазал, чай, всю! «Ишь, скажут, старая ведьма, в трубу, знать, летала!» Ты небось, небось, заходи, никого чужих нету, – хлопотливо приговаривала бабка.
После известия о смерти отца и бегства Иванки с Федей черноглазая тихая Груня ушла в монастырь, а бабка ютилась в углу, в семье решетника…
Иванка ссыпал у бабки угли.
– Где ж, бабка, остров Буян? – шутливо и грустно спросил он.
– Время хватит, Ванюша, еще набуянишь по всем островам! – утешала бабка. – Да слышь, головы береги! Пошто в город лезешь? Признают и схватят.
