– Надобно, бабка. Михайлу-то взяли в тюрьму!
– А как же Аленушка? Старая дура, я-то не знала! Взяла бы ее, приютила!..
– Я в лес увезу ее, бабка. Будет мне за хозяйку… Прощай! – заспешил Иванка.
В коробе было еще полно углей, но Иванка уже без крика гнал лошадь по улице к Власьевским воротам, пристально вглядываясь в закутанных на морозе платками встречных женщин и девушек, боясь по дороге разминуться с Аленкой. «Вдруг в тюрьму понесет харчи для Михаилы!» – думал он.
У переезда через Великую, под Пароменской церковью, как всегда, толпился Торжок – продавали студень, горячие пироги, сбитень, гречевники, медовые пряники…
Ехавшие из города с торга крестьяне задерживались возле торговок, чтобы купить в гостинец детишкам писаный пряник или леденцового петуха. У Торжка стояло с пяток крестьянских возов, бродил мостовой караульный земский ярыжка Еремка, летом, бывало, собиравший с крестьян мостовые деньги за перевоз.
В толпе покупателей и продавцов Иванка заметил старую крендельщицу.
«Если Аленка в застенье прошла, Хавронья ее видела», – подумал Иванка и задержался, чтобы, купив кренделек, спросить про Аленку.
Он вылез из короба. Пальцы его застыли от мороза, и он на ходу зубами развязывал узелок, в котором были деньги.
– Иванка! Признал я тебя, воровской ватаманишка! Ты мне попался! – торжествующе выкрикнул, видно, издали проследивший Ивана Захарка и кинулся между Иванкой и угольным коробом.
– Иванка, спасайся, беги! – гаркнул кто-то в толпе.
– Эй, земский! Еремка! – истошно заголосил Захарка ярыжному. – Зови Соснина со стрельцами!
Иванка метнулся к лошади, но Захарка бросился на него и вцепился сзади, боясь упустить дорогую добычу.
– Еремка, живее, дурак! Ватамана держу воровского!
Их обступила толпа. Кто-то пронзительно свистнул.
Иванка старался достать врага за спиной, но тот крепко впился ему в локти.
С середины Великой послышался крик Еремки:
– Соснин! Эге-гей, Тимофей! Беги живо сюда со стрельцами, тут вора поймали!
Иванка в отчаянии бросился на землю, увлекая врага. Они покатились по снегу. Иванка успел извернуться, освободил руки и впился в горло Захарки.
– А, плюгаща душонка! Я, я до тебя добрался, а не ты до меня! – прохрипел он.
Дерущиеся подкатились к самым саням Иванки, и вдруг кто-то, словно в забаву, опрокинул на них всю корзинку угля, подняв тучу угольной пыли. Со всех сторон сбегались зеваки. Толпа росла с каждым мгновением.
– Дави его! Крепче дави! – выкрикивали вокруг неизвестно кому из двоих.
И в куче угля, задыхаясь, кашляя и хрипя, оба грязные, черные, катались они на черном снегу, давя друг друга за глотки.
– Раздайсь! Разойдись! Разойдись! – послышались возгласы от Великой.
Толпа шарахнулась и сбилась еще тесней. Десятки людей навалились со всех сторон на дерущихся, тесно их окружив и стиснув телами.
– Раздайся! – еще повелительнее крикнул Соснин, прибежавший через Великую от Власьевских ворот, где держал караул.
– Держи! Убежал! – послышались крики в толпе.
Весь в саже, черный, как святочный черт, выскочил встрепанный парень навстречу стрельцам из толпы.
– А-а, дьявол! – воскликнул Соснин.
Он вырвал саблю из ножен и, боясь упустить беглеца, рубанул его без пощады по голове. Тот всплеснул руками и молча свалился на снег, обрызгав соседей кровью.
– Зарубил! Гляди, насмерть срубил! – зароптали в толпе. – Вишь, все крови им мало!..
– Что ж о ними, бавиться, что ли! – огрызнулся со злобой Соснин. – Клади его в угольны сани, давай в приказную избу! – коротко указал он стрельцам, прибежавшим с ним от ворот.
Они наклонились поднять убитого.
– Тимофей Данилыч, да ты ведь Захара срубил! – удивленно воскликнул один из стрельцов.
– Захара… – в смятении подтвердил и земский ярыжный Еремка.
– Как Захара?! – оторопел Соснин.
Толпа расступилась, освободив дорогу стрелецкому пятидесятнику.
– Жил, как пес! Околел, как собака! – выкрикнул кто-то.
– А где же тот? Где разбойник? – спросил Соснин, растерянно озирая толпу. – Угольщик где? – взвизгнул он, наступая на передних в толпе.
– А ты б ему соли на хвост насыпал! – откликнулись сзади.
