– Ой, Гурка, не лапай, срамно! – вскрикнула девушка.
– Что за срам?! Мыслишь – Кузька любить не станет? – с насмешкой сказал скоморох.
Кузя услышал возню в конюшне. Он не выдержал и с прерывистым вздохом толкнул дверь…
– Кто тут? – спросил Гурка из темноты.
– Я, – глухо откликнулся Кузя.
– Иди, брат, иди-ка в избу… Что те надо? – нетерпеливо прикрикнул Гурка.
Кузя почувствовал жар на щеках и ушах и, не помня себя, быстро выскочил за ворота…
6
– Не к месту дева-то завелася в ватаге, – сказал поп Яков. – Спасибо ей, всех упасла, а ноне бы ей и к дому. Соблазн один с ними, и братства не станет, пойдут раздоры да вздоры… Не девичье дело война!..
Кузя вздохнул. Вздохнул и Иванка, и каждый из них – о своем: Кузя видел любовь Аксюши к Гурке и боялся, что сам полюбил ее, навсегда обрекая себя неудачной тяжелой доле. Иванка же тосковал, с горечью вспоминая Аленку.
«Кабы удача была и увез бы из воеводского плена старост и выборных земских, и мне бы Михайла теперь ее отдал!» – мечтал он.
– Влезем все-таки в город, Кузьма? – спросил Иванка.
– Влезем, Ваня! – решительно согласился Кузя.
Кузя не хотел оставаться в одной избе с Гуркой и девушкой. Едкая и мучительная ревность терзала его. Не раздумывая, собрался он на разведку дорог и поспешно выехал по направлению ко Пскову, обещая вернуться с рассветом.
Иванка, пройдя по дороге в обе стороны от деревеньки, проверил расставленные засады и караулы, сам посмотрел коней и щедро подсыпал овса, готовясь к отважному делу.
Но к утру Кузя не возвратился…
Иванка выехал вслед за ним на дорогу.
Мирная снежная целина лежала повсюду по сторонам. Дорога шла неглубокой лощинкой, и лишь потому ее можно было узнать под снежком. Встречных не было.
Едва заметные вешки оставлял за собой в снегу Кузя, и за ночь их уже занесло, но все же Иванка ехал по вешкам, торчавшим кое-где близ дороги. И вдруг он услышал зловещий грай воронья. Он знал его по голосам птиц, этот крик, подымавшийся над телами убитых.
Оглянувшись, Иванка увидел на холме, на одинокой сосне, повешенного человека. У него стеснилось дыхание. Он подхлестнул коня и, не опасаясь, взлетел на пригорок. Вспугнутые вороны затмили от него свет… Иван поднял голову, вгляделся в едва качавшееся тело казненного и с криком спрянул с седла: выклеванными темными глазницами глядел на него обезображенный пытками и вороньем труп любимого друга, Кузи…
В слезах, скрежеща от боли зубами, мешая страшную брань, обращенную к палачам, с нежными именами, которыми называл Кузю, Иванка дрожащими руками привязал к сосне коня, скинул тулуп и бросился к дереву… Окровавив ладони о сучья и сам не заметив этого, он добрался до ветвей и ножом обрезал веревку. Застывший труп тяжело рухнул в сугроб, подняв снежную пыль. Испуганный конь в страхе шарахнулся и захрапел…
– Эх, Кузьма, Кузьма! Кузя, Кузя, мой Кузя! – твердил Иванка, не находя больше слов и, сам дрожа, стараясь взгромоздить застывшее, негнувшееся тело на спину дрожащего коня.
– Эх, Кузя, Кузенька, Кузя!.. Эх, Кузя, мой брат дорогой! – крепко сжав зубы, твердил Иванка, на измученной лошади пробираясь назад к своим…
Когда Иванка подъехал к деревне, все вышли его встречать и перед мертвым Кузей в молчании скинули шапки.
– Ой, штой-то! Кузенька! Господи, Кузя! – страшно взвизгнула Аксюша, залившись слезами, и неведомо зачем кинулась в избу…
Вся ватага стояла в молчании…
– За лопаты, братцы, – первым опомнившись, просто сказал Гурка.
Он сам помогал рыть могилу, широкими взмахами выбрасывая мерзлые комья земли.
Поп Яков плакал, читая надгробное слово Кузе.
– «Приидите, последнее целование…» – произнес поп и больше не мог служить панихиду.
– Кузенька, милый, голубчик!.. – всхлипнув, залепетал он и сам, наклонившись, приник губами к холодному выпуклому лбу мертвеца.
Аксюша вскрикнула и повалилась в снег, закрыв руками лицо, словно чуя свою вину в этой смерти. Вся ватага терла глаза кулаками. На бородах застывали слезы.
Встав с колен от свежей могилы, Иванка подобрался, надел шапку и обратился к товарищам.
– На кони, – сказал он сурово.
Никто не расспрашивал его ни о чем. Всем было понятно, что Кузя требует мести, и вся ватага дружно и молча взнуздывала коней…
– Ты, Гурей, останься тут с дву десятками наших. Неравно налезут стрельцы, и было бы кому отбиться, – сказал Иванка.
И Гурка с небольшим отрядом остался.
