– У Прохора у Козы в гончарне.
Старец взглянул с усмешкой:
– Ты, что ль, грамотей-то? Наместо трав всякие неладны слова писал?
– Я.
– Прогнал тебя Прохор?
– Прогнал, – признался Иванка.
– Вишь, свет, кругом нелады: иному грамота в голову, а иному нивесть куды! Опосле Прохора у кого живешь?
– Жил у Мошницына, кузнеца.
Старец взглянул еще веселее.
– Мех из кузни в кабак притащил? – спросил он, и морщинки, как лучи, брызнули вокруг его глаз сдержанным смехом.
– Отколе ты знаешь? – спросил удивленный Иванка.
– Стало, ты тащил мех?
– Я.
– Выгнал и кузнец тебя? – строго спросил монах.
– Выгнал.
– Прохор выгнал, Михайла выгнал, ну ты и умыслил пойти в конокрады. Добро! Ремеслу не обучен, так батьке на радость хоть татем стал – то и слава!.. Спросят батьку: «Кто сын твой?» – «Тать». – «Ну, стало, и сам ты на ту же стать». Тут батьке и честь! – заключил монах. – Светает, гляди. Пора… Развяжи-ка его, Афоня. Сведу его к батьке на радость, – сказал старец с горечью, и глаза его уже не смеялись, а глядели с укором и грустью.
6
Когда старец Пахомий привел к Истоме конокрада Иванку, звонарь просидел целый час на лавке, не в силах вымолвить слова и лишь пожевывая губами кончик седой бороды…
– Ваня, – тихо сказал он наконец, когда вышла из дому бабка и они остались вдвоем. – Ваня, вором стал?
– Вором, – прямо взглянув на него, признался Иванка.
Истома взял его за руку, вывел на середину избы и, обернув в передний угол, лицом к иконе, сам стал на колени и за собой потянул сына. Иванка опустился на колени рядом с отцом.
– Господи! – страстно воскликнул Истома. – Прости меня, окаянного, боже, что сына гублю!.. Ей, господи, боже мой, обещаюсь вина не пить и честно трудиться и сына Ивана, раба твоего, добру обучать…
Он перекрестился и дернул Иванку за рукав.
– Обещайся богу заповедь помнить, не красти добра чужого.
– Бедных не крал, а богатых добро покрасть – грех ли есть? – возразил Иванка.
– Иван, погубишь себя… Ты мне одна надежда, а чуть палачу не попал, – укорил звонарь. – Слышь, Иван, я обещался богу вина не пить. Станем горшечное дело править!
– Ин станем! – обещал Иванка.
С этого дня Истома покинул кабак.
Изредка, проходя по улице, позабывшись, сворачивал он к широкой красной двустворчатой, гостеприимно распахнутой двери, но вдруг, спохватившись, спешил убраться…
Переведенный на время в город Порхов стрелецкий старшина Прохор Коза поручил по-соседски Истоме беречь оставленную гончарню. Она стояла брошенная без дела, и Истома подумал, что в том не будет обиды, если он возьмется за промысел в Прохоровом покинутом сарае.
Истома устроил за поповским огородом свою гончарню. Иванка дружно работал с отцом, не без причуд, но во всем помогая ему.
Иногда Истома сердился, когда Иванка, наскучив однообразием работы, выделывал штуки: то налеплял козью голову на рукомойник, то вылепливал рыло свиное на глиняном кувшине… Но вскоре Истома заметил, что странный Иванкин товар быстрее сбывался с рук. Он перестал ворчать, и тогда Иванка надумал к святкам наделать на торг глиняных харь[85], и в долгие осенние вечера он их усердно раскрашивал краской, купленной в лавочке у богомазов.
К рождеству Истома пристроился исполу торговать в лавку к старому посадскому горшене. Глиняная посуда была у псковитян в ходу, но еще ходчее шел на торгу небывалый Иванкин товар – глиняные хари. Народ собрался толпой перед лавкой поглазеть на страшные и смешные рожи кощеев, коз, медведей и цыган, раскрашенные яркими красками.
Иванка сам продавал свои хари; примеряя себе то одну, то другую маску, он блеял козой, рычал медведем, хрюкал свиньей, выкрикивал неслыханными голосами, пищал, визжал, лаял, расхваливая свой веселый товар.
– Подходи, посадский люд, честные крестьяне, приказные и бояре! Подходи, каждому дам по харе!.. – кричал Иванка.
– Ты б бояр-то оставил, – одергивал Истома вполголоса, но Иванка не слушал его.
– Кощей бессмертный, богословскому дьякону дед – вчерась исполнилось триста лет!.. – рекомендовал
