– Не мой обычай. Я силом не возьму, – ответил Захар. – Хочу по ее согласию.

Кузнец обещал разведать. Захар был выгодным и удачным зятем: он мог помочь в тяжбах, оттянуть взыскание недоимок, исхлопотать хороший заказ. Захар обещал, что будет блюсти жену, как белую снежинку, как легкую пушинку, и почитать отца ее, как своего родного. Он был умен, грамотен и пригож.

Видя, что отец на его стороне, и зная его упрямый, крутой нрав, Аленка не стала раздражать кузнеца прямым и резким отказом. Вместо того с девичьей хитростью стала она осторожно оттягивать время.

Она не решалась сказать отцу, что любит Иванку. Она знала, что, внук и правнук таких же, как сам он, степенных и вольных псковских кузнецов, отец не захочет отдать ее сыну голодранца. Тем более разозлился бы он, если бы заикнулась она об Иване теперь, после Захаркина сватовства.

Аленка видела по глазам Захара, что он не отстанет. Он стал еще чаще бывать в доме и еще упорнее доказывать дружеское расположение к кузнецу, к Якуне и к ней самой, принеся кузнецу бутылку венгерского, подарив Якуне красивый турецкий нож и задаривая Аленку частыми «жениховскими» подарками, от которых она не смела отказаться из страха перед своим отцом. В душе же Аленка всегда помнила своего друга, отец которого изредка забредал в дом кузнеца…

Истома вдруг стал совсем стариком. По большей части сидел он молча, слушая беседу кузнеца с кем- нибудь из приятелей и покачивая головой в знак удивления или одобрения. Аленка подносила ему вина или пива, он выпивал, крякал и жадно ел, словно совсем не бывал сыт дома. Да в самом деле так это и было, хотя Аленка с ведома кузнеца каждые пять – семь дней относила бабке Арише какой-нибудь снеди.

Михайла каждый раз спрашивал старика, нет ли вестей от Иванки. При этом вопросе каждый раз Аленка гремела посудой или напевала, словно не слушая, но Истома неизменно отвечал, что нет никаких вестей ни от Иванки, ни от Первушки.

– Ох, сгубили мне его ваши посадские дела! За извет ваш его по дороге убили! – вздыхал Истома, в самом деле уверенный в гибели сына.

Перед сном Аленка подолгу думала о бежавшем друге, но она не могла представить себе, что его нет на свете.

Ей представлялось, как он одинокий бредет по безлюдной дороге в узком Якунином зипунишке с тощим мешком за плечами, покрытый пылью, забрызганный грязью, обветренный всеми ветрами. И ей было жаль его так, что порой хотелось даже заплакать, но как раз в такие минуты вдруг вспоминалась его веселая болтовня, его удалое озорство, и сквозь слезы она улыбалась себе, и в ней крепла уверенность, что он не может пропасть никогда, ни в какой беде.

Горестные вздохи калеки нагоняли еще большую тоску на Аленку. Зная шальной, непокорный нрав друга, девушка страшилась за него и утешилась, когда от того же Захарки узнала о том, что с горячим Иванкой ушел рассудительный Кузя.

Известие это привез уже в конце лета нареченный «жених», подьячий Захарка, после того, как ездил в Порхов по делам с Шемшаковым и там, зайдя навестить Кузю, узнал от Прохора о бегстве его с тайным посланцем Пскова.

Привезенная Захаркой весть обрадовала Аленку. Захарка просидел целый вечер у кузнеца и говорил по-приятельски об Иванке, рассказывал о детских ссорах и спорах с ним, об его озорных проделках, веселя до упаду всю семью.

Михайла, видя радостное оживление дочери, но не поняв, что причиной его был разговор об Иванке, звал Захарку захаживать в дом. Молодому подьячему, видно, по сердцу пришлось приглашение кузнеца. Он стал заходить к Мошницыным чаще и чаще. И вскоре слово «жених» скользнуло меж соседок и сорвалось с языка Якуни, заставив Михайлу пытливо взглянуть на дочь, а Аленку – вспыхнуть неожиданным стыдливым румянцем.

Всей семье кузнеца и соседям их было ясно, зачем бывал Захар у Мошницына: не для Михаилы захватывал он с собой орехов и леденцов, не ради Якуни сидел до запора решеток и пробирался к дому задами чужих дворов.

2

Миновал сентябрь. Иванка и Кузя шагали теперь быстрей – уже не рыбачили по озерам, а жались ближе к человеческому жилью. Да чтобы уйти от дозоров и сыска, они не шли по большой дороге, через Крестецкий погост, Волочок и Торжок, а стороной – по проселочным тропам. Нередко им приходилось месить болота, по целому полдню искать брода в речках и обходить озера…

Иванка вспоминал Псков, несчастного искалеченного отца, бабку Аришу, сестру и братишку, дом кузнеца Михаилы, где самая милая в мире девушка все согревает и красит собой.

Он шел и тянул тоскливую, бесконечную песню, такую же бесконечную, как проселочная дорога с размытыми колеями, такую же грустную, как пустое молочно-белое небо…

Кузя едва поспевал за ним, тяжело сопя и рукавом вытирая с лица пот…

Они ночевали в разных деревнях и погостах. Повсюду уже закончена была молотьба, и теперь начинались зимние посиделки и свадьбы. Нередко на свадьбах Иванка плясал и играл на дудке, шутил, балагурил, но, выйдя в дорогу, опять тосковал. Кузя уговаривал его наняться в работники и дождаться снега, чтобы подъехать с обозом по санному пути. Иванка не соглашался.

Они шли пустыми полями, где торчало только жнивье да мокрые от дождя вороны расклевывали упавшие на землю случайные зерна.

Они шли полуобнаженными лесами, где ветер кружил печальные стаи отживших и желтых листьев, переходили овраги, плелись по берегам студеных речек, теперь уже не ища брода, а добираясь до мостков.

Они прошли вдоль берега темной осенней Волги вблизи Твери и, обойдя стороной город, приблизились к Москве. Оставались последние дни пути.

Деревья уже почти обнажились, ночи стали холодные. По вечерам в лесах и полях выли волки. Но как раз меньше всего в этих местах было охотников пускать прохожих на даровой ночлег. Если в глухих деревнях на проселках за Ильменем и в Заволжье еще пускали странников в дом, то здесь все чаще слышался сдержанный отказ: «С богом».

Вы читаете Остров Буян
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату