― Хороший роль—мопс,― сказал Юрковский, сосредоточенно наматывая на вилку аппетитную рыбью тушку.― Очень люблю роль—мопс…
Иоганыч покачал головой и, обратившись к Ермакову, сказал:
― Между прочим, с роль—мопсом у меня произошла любопытнейшая история. Вернее, не с роль—мопсом, а… Представьте, Гоби, пустыня, несколько палаток ― геологическая экспедиция. На триста километров ни одного жилья, дичь, прелесть. И была у нас, молодых практикантов, бутылочка коньяку и заветная баночка роль—мопса. Ждали мы какого—либо высокоторжественного события, чтобы, значит…― Дауге выразительно щелкнул пальцами.―
Ну—с, дождались. Вот как теперь, день рождения одной… одного товарища. Собрались мы у нашей палатки, все практиканты, шесть человек. Откупорили коньяк, нарезали хлеб, помыли руки.
Положили все это на футляр для теодолита, и, как сейчас помню, я принялся под жадными взорами ребят вскрывать вожделенный роль—мопс. Понимаете, все баранина, ветчина… Остренького хотелось ― сил нет! И вот, едва я вскрыл…
Дауге сделал паузу. Быков нетерпеливо покашлял и сказал:
— Вскрыл ― и что?
— Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случай но взглянул поверх голов товарищей ― они все, конечно, наклонились к банке ― и вижу: по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый червяк… Настоящий удав, боа—констриктор… Весь в этаких кольцах…
— Врешь! ― убежденно сказал Юрковский.
— Погодите, Владимир Сергеевич! ― сердито остановил его Быков.― Дайте рассказать.
— Не вру, Володя. Это был олгой—хорхой.
— Олгой… кто? ― спросил Быков.
— Олгой—хорхой,― повторил Дауге.― Кажется, единственное сухопутное животное на Земле, вооруженное электричеством.
Юрковский сдвинул брови, вспоминая.
— Олгой—хорхой… Кажется, впервые описан в одном из гобийских рассказов Ивана Ефремова полвека назад. Так?
— Так,― согласился Дауге.― Потом выяснилось, что за эти полвека мы были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его.
― И что же случилось? ― не утерпел Быков.
Дауге вздохнул:
— Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль—мопс вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись… Он развел руками.― Никаких шансов. Электрический червяк скрылся.
— Досталось тебе, наверное, от ребят,― сказал Юрковский и снова потянулся к роль— мопсу.
— Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что об олгой—хорхое.
— Я вот ничего подобного не видел в пустыне,― заметил Быков.
Дауге объяснил, что олгой—хорхой водится, вероятно, только в самых жарких и пустынных областях монгольской Гоби.
Быков, чувствуя себя почему—то не в своей тарелке, принялся расспрашивать Ермакова о плане дальнейшего покорения Венеры. Ему хотелось заставить командира разговориться. Но тот отвечал сдержанно и скучновато. Готовится к вылету «Хиус–3», он перебросит на Голконду большую группу специалистов. Начнется оборудование промышленного комбината по переработке ядерного горючего. Одновременно, конечно, будет происходить расширенное исследование поверхности планеты.
— Да что там говорить,― легкомысленно помахивая рукой, вставил Юрковский,― с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые дороги пройдут не здесь.
— Межзвездная астронавтика, конечно? ― сказал Ермаков, улыбаясь одними губами.
— Именно! Перелет Земля ― 61 Лебедя. Это ― новая дорога!
— Это сколько же времени лететь? ― с сомнением спросил Быков.
— Десять лет туда и десять обратно. Двадцать лет полета с нашими скоростями.
— Двадцать лет! ― ахнул Быков.― Это ж в команду надо набирать юнцов, чтобы экипаж в дороге не вымер естественной смертью…
— Э, брат! ― засмеялся именинник.― А что ты скажешь о перелете Москва ― Большое Магелланово Облако? Расстояние ― сорок тысяч световых лет, то бишь четыреста миллионов миллиардов километров. Со скоростью света лететь сорок тысяч лет, и это, заметь, ближайшая к нам звездная система типа Галактики. Ну, как?
— Кошмар! Абсолютно нереально…
— А кто его знает! ― Дауге хитро посматривал на потрясен ного водителя.― Наука, как известно, умеет много гитик. А по сравнению с десятком тысяч лет двадцать кажутся мгновением!
— Все равно, и двадцать ― много,― проворчал Быков.
— Совсем не много, говорю я тебе,― сказал Иоганыч.― Утром заснул на Земле, в полдень проснулся где—нибудь около 61 Лебедя. Как в трансконтинентальном самолете или чуть помедленнее. Поглядел, пощупал, набрал диковинок и ― назад.
― Ну, еще бы! Надо только уметь спать по десять лет сряду.
Как раз по тебе, Иоганыч, перелет,― не удержался водитель.
Юрковский засмеялся.
— А ты про анабиоз слыхал? ― наслаждался Дауге, нисколько не сердясь.― Анабиоз ― это такое состояние организма, что—то среднее между жизнью и смертью, вроде обморока…
— Ну—ну… популяризатор, не загибай,― заметил Юрковский.
— Нет, я очень приближенно… В том смысле, что ощущения человека в анабиотическом сне такие же, как при обмороке…
— То есть вообще никаких ощущений.
— Ага… Так вот. При анабиозе все жизненные процессы протекают замедленно. Человек, так сказать, жив, но не живет: не стареет, не болеет, не растет…
— Ну, дальше,― поторопил заинтересовавшийся Быков.
— Вот и все. Поднимаешь звездолет над Землей, включаешь автоматическое управление, погружаешься в анабиотический сон и прекращаешь таким образом течение времени. Через десять лет тебя будит специальное устройство. Протираешь глаза, моешься, делаешь свое дело ― исследуешь, собираешь материал ― и обратно тем же манером!
— Здорово! ― восхитился водитель.― Но это же фантастика все—таки!..
— Это уже не фантастика,― заметил Ермаков.― Но этот путь пока мало приемлем: у нас нет никакого опыта межзвездных полетов, риск слишком велик. Международный Конгресс никогда не даст согласие на подобную авантюру. Впрочем, есть еще одна дорога…
— Теория относительности…― торжественно начал Юрковский.
Дауге застонал.
— Помогите! СОС! Сейчас начнется ― лоренцово сокращение временных интервалов… Тензор кривизны Римана—Кристоффеля!.. СОС!
— При чем здесь тензор кривизны? ― возмутился Юрковский.― А лоренцово сокращение…
― Во—во! Начинается… Не надо, Володя, голубчик!
— Ну и черт с тобой! Оставайся в серости да в невинности…― Юрковский был явно задет.
— Нет, милый, ты не обижайся…
— На богом обиженного грех обижаться.
— Я имел в виду не теорию относительности,― вмешался Ермаков.― Я говорю об идее покойного Ллойда…
— А, да—да! ― воскликнул Юрковский, оживляясь.― Механические астронавты!
