Ровно год назад Салавата встречали здесь кличем радости. Толпы башкир и русских славили его имя.
И вот он теперь стоял среди толпы, привязанный к столбу в ожидании казни. Он решил молчать, охваченный мыслью о том, чтобы не проявить ни страха, ни слабости перед врагами и перед народом.
Толпа людей, собранных здесь, стояла в молчании. Отдельные, даже негромко сказанные фразы, отдельные слова легко доносились до слуха приговорённого.
— За всех за нас, за народ казнь примает, — говорила немолодая женщина. — Хоть башкирец, а правду любил, не обидел напрасно людей.
— Твою, видно, избу не сжёг, то тебя не обидел, а у нас деревню пожёг, от заводов хотел отогнать! — возражали ей из толпы.
— Пропадай они пропадом к чёрту, заводы! Да что в них за сладость! Мука и мука!.. — заспорили вокруг.
— Кто послушался да ушёл, те небось где-нибудь далеко за хребтом и на воле в Сибири…
— И Сибирь — сторона, и в Сибири народ! — подхватил другой голос.
Палач и его помощники равнодушно стояли возле своей жертвы. Они привыкли к тому, что народ выражает сочувствие людям, попавшим в беду, и не вмешивались. Да и какое им было дело до мнений, до чувств, до мыслей народа! Своим позорным ремеслом они были освобождены сами от тяжкой каторги. За мучения, приносимые людям, они получали еду и вино. Отвращение к ним людей им было привычно и даже понятно. Ведь, прежде чем стать палачами, сами они испытывали подобное чувство.
— Небось, полковник, не за богатством ты шёл — за народ! И народ тебя любит! — негромко по-русски произнёс мужской голос вблизи Салавата.
— Начальство, начальство!.. — пролетел меж народом шёпот.
Подошли офицер, важный чиновник из Оренбурга, экзекутор из Уфимской канцелярии и переводчик.
Экзекутор читал, а Третьяков переводил слово за словом для присутствующих башкир приговор, вынесенный Салавату.
«Чтобы был, в страх прочим зловорцам, наказан, как злодей, во всех городах и башкирских селениях, где от него самые злейшие варварства происходили», — гласил приговор.
Помощники палача обнажили Салаватову спину, и народ изумлённо ахнул.
— Да где же тут бить? — Тут и так все побито!
— Зверьё, а не люди! — послышались смелые, возмущённые восклицания.
— Сатанинские слуги! На том свете будут самих вас так-то!
— Мол-ча-ать! — грозно крикнул оренбургский чиновник. — Языкатых самих тут поставлю!
Палач взял из рук помощника своё страшное орудие в привычным ловким движением откинул назад волочащийся хвост кнута.
Толпа расступилась шире, и над ней пролетел полувздох-полустон…
Сыромятная кожа кнута, как ножом, резанула между багровых рубцов на спине Салавата и высекла брызги крови.
— Раз… два… три… — в общем безмолвии вслух считал экзекутор при каждом из мерных редких ударов.
Несколько человек в толпе заводских рабочих, сняв шапки, перекрестились. И вдруг неожиданно громко и Дерзко раздался голос:
— Так его, так!.. Ещё крепще!..
— Мало его, собака такуй!.. — подхватил второй голос с четвёртым ударом.
— Постарайся, палач! Слышь — свои же башкирцы просят! — сказал оренбургский чиновник.
— Старайся, старайся, палач, мала-мала! — с этими словами тучный седой башкирин, расталкивая толпу, приблизился к месту казни.
Салават не поверил себе, услышав до боли знакомый и близкий голос. Он стоял спиною и не видал говоривших, но как мог не узнать он голоса Кинзи, хотя бы кнут палача опустился ещё двадцать раз!..
— Конщать его надо! — подхватил третий голос так же задорно и злобно, и молодой крикливый башкирин, вплотную прорвавшись к страдальцу, плюнул ему в лицо.
— Отойди! — рявкнул ему солдат, замахнувшись прикладом ружья.
— Салаватка мой дом зорил, брата стрелил, а мне плюнуть нельзя!.. — закричал тот, не отступив под угрозой удара.
— Салаватка — вор! Что нащальство его жалеет!.. — выкрикнул ещё один голос, и рослый, широкоплечий, богато одетый башкирский купец рванулся к несчастному через солдатскую цепь.
— Восемь… — произнёс экзекутор вслед за ударом кнута.
Но вокруг шла сумятица, давка, круг народа стеснился настолько, что палачу не хватало места для размаха кнутом.
Заводские рабочие пытались оттеснить откуда-то взявшихся здоровенных башкир, наседавших со всех сторон из толпы, но они с неистово искажёнными злобою лицами рвались к Салавату…
— Вот нехристи, черти, и так человека терзают, а вы на него же! — крикнул кто-то из заводчан.
— Небось раньше вместе шли, были дружками!..
— Кто дружка его?! Кто дружка?! — напирая на всех, надрывался пузатый старик.
— Своя рука его резать буду! — подхватил, прорываясь в кольцо, солдат, молодой задира.
Офицер всем телом рванулся вперёд, желая предупредить самосуд над преступником, но оренбургский чиновник сдержал его осторожным пожатием за локоть. Ему показалось, что расправа самих башкир над Салаватом будет принята благоприятно в «высших кругах» Петербурга.
В сумятице было не разобрать уже ничего, что творится. Толпа совсем смяла солдат. Топоры и ножи блестели на солнце в руках башкир…
— Конщай его! Бей!..
Один из помощников палача заслонил Салавата и тут же упал под ударом кинжала. Солдат, направивший штык на толпу озверелых сородичей Салавата, свалился с пробитою топором головой. В схватку ввязались рабочие.
— Братцы-ы! Спаса-ай! Спасай Салаватку! Бей изменников сукиных, братцы!..
— Бей! Бе-ей!..
Чиновник попятился задом и бросился прочь от свирепой толпы. Офицер, дрожащей рукой держа пистолет, в этой свалке не мог найти подходящую цель, не зная, в кого стрелять… Наконец он выстрелил в воздух, но было уже поздно: звук выстрела не мог отрезвить никого. Крики толпы его почти заглушили…
В схватке падали люди — солдаты, башкиры, заводские работные люди… Раздались ружейные выстрелы, но и они не умерили пыла дерущихся.
Знатный толстый старик подскочил к Салавату с ножом, взмахнул раз и два… Салават вдруг ополз со столба…
Рослый, широкоплечий малый из заводчан подскочил к старику сзади и, размахнувшись, хватил его изо всех сил откуда-то взявшимся ломом в спину. Старик упал с переломленною спиной…
— Хош… Улям… Салават!.. — простонал он у ног Салавата.
— Не умирай, Кинзя! Кинзя, друг! Брат Кинзя! — закричал Салават, позабыв о своих страданиях от кнута.
В руках заводчан явились колья, лопаты и топоры.
— Бей изменников! — взревел здоровенный кузнец, проламывая голову одного из башкир кувалдой.
— Июды искариотские!
— Псы окаянные!.. — вторили кузнецу заводчане.
Солдаты, выбившись из толпы, стали бить нападавших штыками, нескольких человек застрелили в упор.
Только тогда, когда солдаты оттеснили оставшихся башкир, все начали понимать, что случилось: верёвки, которыми Салават был привязан к столбу, оказались разрезаны в двух местах, а сам Салават не получил никаких повреждений.
В схватке было убито с десяток башкир, пятеро солдат из конвоя поранено, насмерть убит один из
