— Ну, береги её сам, — согласился отец. — Хош, сынок! — попрощался он и уехал.
На другое утро после отъезда Юлая в Исецкую провинциальную канцелярию, когда Салават предавался любимому занятию — вырезал из камыша себе новый курай, — мать вбежала в его кош, встревоженная и напуганная.
— Русские едут! — выкрикнула она.
Это случалось редко, что русские приезжали на кочевье. Женщины обычно при этом прятались, мужчины суровели. Все ожидали каких-нибудь новых налогов, поборов, вестей о войне, повинностей… Принимать посланцев начальства приходилось обыкновенно старшине. Он выходил к приезжим, облачённый в старшинское платье: в богатом халате, в высокой бобровой шапке, с саблей и посохом, выпятив грудь, украшенную елизаветинской медалью, потом приглашал к себе муллу и стариков, вызывал писаря, угощал приезжих и только после угощения вёл разговор о делах.
Что было делать теперь?
— Скачи за муллой, Салават. Пока он займёт их беседой, я стану варить мясо, а ты тогда съездишь за писарем, — несколько растерянная, сказала мать Салавата.
Салават приложил камышовую дудку к губам, дунул и пробежал по ладам пальцами.
— Хороший курай! — похвалил он.
— Ты слыхал, Салават?! — удивлённая его равнодушием, воскликнула мать.
— Я слыхал, анам. Не тревожься. Атай оставил меня старшиной за себя, — сказал Салават. — Я сам выйду к русским.
— Как — тебя? Бухаира, наверно! — усомнилась женщина.
— А это что?! — показал Салават печать. — Не Бухаирка, а я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана! — уверенно пояснил он и твёрдо добавил: — Вари бишбармак. Я сам пошлю за муллой и за стариками.
Мать растерянно моргнула, не сразу решившись послушаться сына, который в её глазах продолжал быть ребёнком.
— Ну, ну! — повелительно поощрил Салават.
Он вышел из коша и, прикрывшись ладонью от солнца, увидел в степи троих русских, двое из них были с ружьями за плечами. Они направлялись к кочёвке Юлая.
Салават окликнул кучку мальчишек, также глядевших в степь на приближающихся гостей:
— Эй, воробьи, по коням! Кто скорее!
Мальчишки окружили его.
— А куда? Куда ехать?
— Ты поедешь к мулле, — ткнул Салават пальцем в грудь одного. — Ты поскачешь к Бурнашу, ты — к Ахтамьяну, ты — к Юлдашу, — приказывал он одному за другим. — Скажите им, что приехали русские и я всех зову на совет… Скакать без оглядки! — поощрил он ребят, и десяток всадников мигом рассыпался по степи в разные стороны.
Салават вошёл в кош отца.
— Эй, апай, позови старшину! — окликнул переводчик, сопровождавший русского начальника.
Мать Салавата, с двумя младшими жёнами Юлая хлопотавшая у очага, ничего не успела ответить, когда Салават вышел из коша навстречу гостям.
— Здесь старшина, — сказал он.
Мать взглянула и обмерла: Салават был в высокой старшинской шапке, в богатом отцовском халате, опоясанный саблей и со старшинским посохом. Во всём его облике было величие и достоинство.
— Я старшина, — уверенно сказал он.
Лица приезжих изобразили недоумение.
— Ты старшина? — переспросил переводчик. — Может, твой дед или отец?
— Отец уехал по делу и оставил меня старшиной.
— Салам-алек, старшина-агай! — улыбнулся Салавату переводчик.
— Алек-салам! — важно ответствовал Салават. — Прошу гостей сойти с сёдел и отдохнуть. Жаркий день. Вам сейчас принесут кумыса, — непринуждённо добавил он.
Он откинул полог коша, приглашая путников в его тень.
Мать смотрела на него, поражённая. Сын перестал быть ребёнком. Это было олицетворение достоинства, власти и силы. Так говорить с русскими мог лишь старшина. Молодое лицо Салавата в этом нарядном одеянии выглядело красивым. Сабля и посох так шли к его гордой осанке…
Гости сошли с коней, Салават пропустил их в кош; стоя у входа, приветливо указал на подушки, хлопнул в ладоши и приказал принести гостям воду для омовения.
Маленькие племянники, сыновья Ракая, вошли, неся полотенце, таз и кумган.
Женщины принесли тухтаки для кумыса. Всё шло так, как если бы сам Юлай принимал приезжих.
Салават угощал гостей кумысом, говорил о жаркой погоде, об оводах, беспокоящих скот, посмеялся вместе с гостями над мальчиком, который вошёл в кош с невытертым носом.
Между тем приехал Кинзя и сказал, что мулла болен, не может приехать по приглашению Салавата. У Кинзи захватило дыхание при взгляде на преобразившегося друга. Салават расспросил его, чем болен мулла. Из ответов Кинзи он понял, что мулла уклонился от встречи с русскими не по болезни. Он на миг омрачился, но пригласил Кинзю занять место среди гостей.
Приехали старики Ахтамьян и Бурнаш. Юлдаша в тот день не случилось дома.
Женщины приготовили угощение. Всё шло своим чередом. Говорили о сборе мёда, о метких стрелках из лука, о соколиной охоте.
Старик Ахтамьян между разговором сыграл на курае.
Наконец гости стали благодарить. Они не отказались от мяса, потом от кумыса, наконец — от сладостей. Госта знали обычай не начинать деловых разговоров, пока не окончено угощение. По тому, как они переглядывались и обменивались короткими фразами, Салават понял, что они вообще сомневаются, начинать ли в отсутствие старшины разговор о делах. Тогда он решился сам.
— Что привело в кош отца моего русских гостей? — спросил он переводчика.
Русские тихо о чём-то заспорили между собой.
— Мы приедем ещё раз, когда старшина возвратится, — сказал было переводчик, но тут же добавил: — А ты передай отцу, что ему придётся перенести зимовку на новое место. Там, где стоит ваш аул, будет большая вода. Если дома не свезти на другое место, то их затопит. Русские не хотят вам беды. Надо подумать скорее о том, где выбрать новое место для вашей деревни.
— Как так затопит вода?!
— Какая вода?!
— Откуда большая вода?! — в один голос воскликнули Салават, Ахтамьян и Бурнаш.
— От плотины вода, — пояснил переводчик, — от новой плотины.
— Новой плотины не будет, — твёрдо сказал Салават. — Атай поехал к начальникам с жалобой. Он не позволит строить плотину.
— Никакая жалоба не поможет, — ответил старший приезжий. — Плотину начали строить и будут строить. Мой хозяин не хочет вам худа. Он велел вам сказать заранее, что вашу деревню зальёт вода.
— Не будет плотины! — с ещё большей уверенностью сказал Салават.
— Не будет плотины! — повторили, убеждённые уверенностью Салавата, Ахтамьян и Бурнаш.
— Не будет плотины, раз говорит Салават! — воскликнул Кинзя, восхищённый другом.
— Ты, молодой старшина, и вы, старики, не сетуйте. Мы подневольные люди, посланцы, — сказали, уезжая, незваные гости. — А если случится беда, тогда на себя пеняйте! — заключили они. — Спасибо вам за угощение.
— Чтобы вам в брюхе мой бишбармак стал камнями, от шайтана посланцы! — не выдержав роли, вспылил Салават.
Когда злые гости уехали, Салават с презрением поглядел на Кинзю.
— Твой отец нагадил в штаны, когда узнал, что приехали русские, — упрекнул он друга. — Не надо. Я без него обойдусь!
Салават снял старшинскую саблю, халат и высокую шапку, но печать не давала ему покоя: в ней сила всего Шайтан-Кудейского юрта — сила племени. Слова, скреплённые юртовою печатью, становятся голосом целого юрта башкир.
