— Ага, догоняю, значит, — кивнул Салават.
— Садись-ка к горячей похлёбке с мясцом, посогрейся, — позвала молодая хозяйка.
Все взялись за ложки, ели в молчании.
— А всё же тебе к коменданту бы надо явиться, — сказал вдруг кузнец. — Тут ночью, бывает, разъезды наедут, смотрят прохожих. Узнают, что сам по себе на ночлег поставил, в тюрьме загноят… Обогреешься — я провожу к коменданту.
Салават промолчал.
Кончив есть, кузнец встал от стола.
— Собирайся, — позвал он Салавата.
— Я деньги даю за постой, — возразил Салават. — Рано утром поеду. Зачем комендант беспокоить? Чай, спит!
— Не беда — и разбудим! А то у ворот городка, на заставе у солдат, заночуешь. Не бойся, у них там тепло! — успокоил кузнец.
— Ну ладно, хозяин. Ты дома сиди. Я сам к коменданту поеду. Сиди, сиди… — сказал Салават, но голос его чуть дрогнул.
Он решил обмануть кузнеца и выехать в снежное поле, несмотря на буран.
— Ведь вона как лепит! Ты так-то собьёшься с пути. Я тебя с фонарём провожу, — настойчиво предлагал хозяин.
— Да, батюшка, я и сама! Ведь путь недалёкий, — готовно сказала Оксана, — а я посижу у Машутки, оттоле меня проводят.
— Ну, сойди, что ли, ты, — согласился кузнец.
Девушка мигом оделась, взяла фонарь. Во дворе под навесом она отвязала коней Салавата, вышла за ворота.
— Ну, ты, девка, прощай! Не ходи провожать-то. Я сам, — сказал Салават и, живо взлетев на седло, круто поворотил коня в поле.
— Стой! Стой! Не туды! Скуломордый, куды ты попёрся?! — отчаянно закричала Оксана, схватив под уздцы заводную лошадь. — Постой, я словечко скажу.
Салават задержался.
— Нельзя тебе, что ли, к коменданту? — тихо спросила она.
— Значит, нельзя, — так же вполголоса признался ей Салават.
— Куды же ты поедешь-то, глупый?.. Слезай с седла. Я батюшке ничего не скажу, заночуешь. Слезай, говорю!
Салават подчинился.
— Иди за мной, — позвала хозяйка.
И они повели лошадей через двор в небольшую калитку, которой кузнец проходил прямо из дома в кузню.
— Коней мы привяжем тут, а сам ты на сеновале поспишь. Не простынешь, я чаю? — лукаво спросила она.
— Согреть приходи! — отозвался он дерзкою шуткой.
— Вот я те согрею! — Оксана внезапно толкнула его в сугроб. — Согрелся?! Тепло?! Горячо?! — приговаривала она, вмиг залепив его снежками и пустившись бежать через двор.
Салават побежал за ней, она скользнула за столб навеса. Салават не отстал, девушка обежала вокруг столба. Салават поскользнулся. Она засмеялась.
— Упадёшь — держись за земь!
— Ничего, не падам! — смеясь, отозвался он, продолжая её преследовать.
Девушка увлеклась. Она бегала от него, хоронилась за столбы, но не убегала в избу — ей нравилась игра.
Внезапно она опять залепила ему лицо снежком.
Он, присев на корточки, черпнул пригоршню снега. Она набежала, столкнула его в сугроб, но не устояла сама. Шуба её распахнулась, теплом и запахом трав пахнуло на Салавата.
Чувство верности женщине было ему чуждо. По законам ислама можно иметь семь жён.
Эта была иная, чем башкирские девушки. Те были свои, в привычных нарядах, с привычным родным языком. Скромность, предписанная пророком, хотя не закрыла чадрами башкирских женщин, но заставляла их быть покорными, тихими, молчаливыми… Эта была как огонь. И Салават зажёгся…
Она запахнула шубу, вскочила, рванулась бежать.
Салават изловчился, схватил её и понёс.
— Пусти, скуломордый, пусти, — зашептала Оксана. — Пусти, медведь.
— Медведь не пускат ведь девку!.. — шепнул Салават.
Он поднялся с нею на сеновал. Дыхание его прерывалось, сердце билось, как будто в сражении.
Она отталкивала его, стараясь не зашуметь, не зная сама, всерьёз или в шутку, рвалась от него и тем ещё больше дразнила.
— Пусти меня, батыр, пусти — закричу…
— Кричи! — громко сказал Салават, позабывшись.
Она закрыла ему ладонью рот.
— Тише, тятька услышит, — шепнула она с лукавством.
Он зажал ей рот поцелуем. Они забыли, что на дворе мороз.
Прошло уже много времени, когда испуганная чем-то лошадь кузнеца, шарахнувшись по конюшне, вывела обоих из забытья.
— Пусти, пусти, батыр… Ой, горе моё! — забормотала девушка, отрезвев. — Как тебя звать — Абдулка? Пусти, Абдулка…
— Меня зовут Салават, я полковник царя Петра, — отвечал он. — Едем со мной.
— Куда я поеду?.. Ты меня завезёшь да бросишь.
— Зачем бросать?! Айда со мной…
— А ты холостой, полковник?
— Зачем? Одна жена есть дома, в деревне.
— Есть?!
— Одна только…
Она зарыдала, дрожа всем телом.
— Чего ты?.. Едем со мной. Ещё жена будешь!
— Уйди, погубитель! — возмущённо, в слезах, шептала она.
— Хто тебя губитил?.. Я не сказал — холостой.
— Уйди! — крикнула она. — Пусти меня… Тятька узнает — убьёт! — Она соскользнула с сеновала и скрылась в снежной мути.
Салават очнулся уже на рассвете от громкого стука в ворота. Он затаился.
— Кто та-ам?! Кто та-ам?! — кричала Оксана.
Потом услышал он мужские голоса во дворе, о чём-то спорили, что-то кричали в избе.
Салават держал оружие наготове, ожидая, что вот придут и сюда, к месту его ночлега.
Он слышал, как кузнец вывел пару своих лошадей и запрягал их в сани. К отцу подошла Оксана.
— Куды ж тебя, тятя? — спросила она.
— Вишь, куды-то с обозом, а может, в Уфу, — сказал он. — Да ты, Аксютка, не бойся. Избу запри, поживи у крёстной, покуда вернусь.
— Неужто тебя на войну?! — спросила она со слезами.
— Какой уж я воин! Отпустят… Небось все деревни кругом обобрали, то им и обоз большой нужен.
— Эй, хозяин, ты скоро? — крикнул мужской голос откуда-то от ворот.
— Как споро, так скоро! — ворчливо отозвался кузнец.
— Давай шевели-ись! — скомандовал тот же голос.
И Салават услыхал, как кузнец понукал лошадей.
Это был провиантский отряд, наехавший из Уфы.
Возле самой Уфы уже начали появляться летучие отряды башкир, восставших помещичьих крестьян,
