любой момент, например, за неправильный переход улицы, но рассчитывали все-таки на ситуацию 'непредвзятого подхода' -- когда приказ посадить еще не спущен сверху, а вызревает лишь, так сказать, внизу.)
Главная задача романа не сначала, но постепенно сформировалась у нас таким примерно образом: показать, как под давлением жизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение молодого человека, как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояние человека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическом пространстве, без какой-либо опоры под ногами. Жизненный путь, близкий авторам и представлявшийся им не только драматическим, но и поучительным. Как-никак, а целое поколение прошло этим путем за время с 1940 по 1985 год.
'Как жить в условиях идеологического вакуума? Как и зачем?' Мне кажется, этот вопрос остается актуальным и сегодня тоже -- причина, по которой 'Град', несмотря на всю свою отчаянную политизированность и безусловную конъюнктурность, способен все-таки заинтересовать современного читателя, -- если его, читателя, вообще интересуют проблемы такого рода.
Начиналась она как сценарий 'полнометражного телефильма-сказки для юношества'. Сохранился черновик заявки, где карандашом, отвратительным почерком, но довольно подробно излагается сюжет будущей повести (которая еще и задумана-то не была).
Любопытно, что тогда же, в разгар работы над сюжетом, в дневнике появляется краткая зловещая запись: '25.06.74 Б. был в ГБ'. Это, насколько я помню, был первый вызов БН в 'Большой Дом' по делу Хейфеца. Однако сколько-нибудь существенного влияния на разработку сюжета и на окончательный текст сказочки это мрачное обстоятельство в дальнейшем не оказало.
А впрочем, как знать... Недаром же один из рецензентов отметил: 'Повесть написана усталым человеком...' Это было дьявольски обидно читать, но в то же время чувствовалась в такой оценке и некая - существенная! -- доля прискорбной истины. Ведь и на самом деле, никакого вдохновения по поводу нового своего сюжета авторы отнюдь не испытывали. Проходили годы -- сюжет оставался втуне, работать с ним решительно не хотелось, и длилось это 'пренебрежение достижимым' аж до самого конца 1977 года.
20.10.1977 -- БН: '...Очень пора нам с тобой что-нибудь написать, а? А то все сценарии да музкоме дии... Может, сказку напишем? Для 'Костра'. Про 'друж бу и недружбу', помнишь? Я тут обдумывал этот вопрос -- может получиться очень мило...'
АН ответил десяток дней спустя (без всякого энту зиазма): '...Насчет сказки для 'Костра' -- отчегё ж... встретимся, поговорим. Кстати, мы с Ленкой намерены приехать в Ленинград числа 11 или 12 <ноября 1977>. Тогда все и согласуем'.
Встретились. Согласовали. Решено было (чтобы серьезно не отвлекаться на эти мелкие пустяки) писать сказочку допотопным методом, по очереди: сначала весь текст пишет БН, потом исправляет АН, потом снова смотрит БН и так далее. Называлась вся эта процедура в наших письмах 'обязаловкой', и заняла она общим счетом около трех месяцев. Причем мы так и не нашли ни времени, ни желания 'сесть рядком и поработать ладком'. В результате получилось то, что получилось. Нелюбимый и нежеланный ребенок. Заморыш.
Издатель, видимо, это очень хорошо почувствовал. Рукопись последовательно отклонили: 'Аврора' (как слишком детскую), 'Пионерская Правда' (после долгой возни, сокращений и редактуры -- без объяснения причин) и, наконец, 'Костер' ('...Повесть написана усталым человеком... неулыбчива и предсказуема... энтропия сюжетных ходов невелика...' и т. д.). Так что впервые повесть вышла только в 1980 году, в альманахе 'Мир приключений', и публикация эта долгое время оставалась единственной, -- пока не появилось первое собрание сочинений АБС, выпущенное издательством 'Текст'. По зарубежным изданиям она тоже 'чемпион': единственный перевод за двадцать пять лет (почему-то -- в Японии). Ну и господь с ней, с этой сказочкой. Я за все прошедшие годы так в нее и не заглянул ни разу: не люблю ее перечитывать, точно так же, как 'Страну багровых туч' или, скажем, какой-нибудь 'Спонтанный рефлекс'.
Есть такое понятие -- 'проходная повесть'. Так обычно называют произведение, которое автором честно написано и даже опубликовано, но которое можно было бы и не писать вовсе -- оно не есть ступенька вверх для автора и вообще не составляет никакого этапа на его пути. У АБС таких 'проходных', слава богу, немного: 'Малыш', 'Парень из преисподней', самые последние рассказы начала 60-х, ну и, конечно, 'Повесть о дружбе и недружбе'. Вполне могли бы мы ее не писать совсем. А если уж написали, -- печатать под псевдонимом, чтобы не портила нам творческой статистики. Однако, слово из песни не выкинешь. Был, был у нас этот сбой -- лишнее доказательство фундаментальной теоремы сочинительства: 'То, что не интересно писателю, не может быть по-настоящему интересно и читателю тоже'.
