- Ладно, Леша,- сказал Дауге, бодро улыбаясь.- Будь спокоен.
- Вот так,- сказал Быков.- Ты, Миша, поди в рубку и сделай все расчеты, а я схожу в медчасть, помассирую бок. Что-то я здорово расшибся.
Выходя он услышал, как Дауге говорил Юрковскому:
- В известном смысле нам повезло, Володька. Мы кое-что увидим, чего никто не видел. Пойдем чиниться.
- П-пойдем,- сказал Юрковский.
Ну, вы меня не обманете, подумал Быков. Вы все-таки еще не поняли. Вы все-таки еще верите. Вы думаете: Алексей вытащил нас из черных песков Голконды, Алексей вытащил нас из гнилых болот, он вытащит нас из водородной могилы. Дауге - тот наверняка так думает. А Алексей вытащит?
В медицинском отсеке Моллар, дыша носом от боли, мазался жирной танииновой мазью. У него было красное лоснящееся лицо и красные лоснящиеся руки. Увидев Быкова, он приветливо улыбнулся и громко запел про ласточек: он почти успокоился. Если бы он не запел про ласточек, Быков мог бы считать, что он успокоился по-настоящему. Но Моллар пел громко и старательно, время от времени шипя от боли.
3. Бортинженер предается воспоминаниям, а штурман советует не вспоминать
Жилин ремонтировал комбайн контроля отражателя. В рубке было очень жарко и душно, по- видимому, система кондиционирования по кораблю была совершенно расстроена, но заниматься ею не было ни времени, ни, главное, желания. Сначала Жилин сбросил куртку, затем комбинезон и остался в трусах и сорочке. Варечка тут же устроилась в складках сброшенного комбинезона и вскоре исчезла - осталась только ее тень да иногда появлялись и сразу же исчезали большие выпуклые глаза.
Жилин одну за другой вытаскивал из исковерканного корпуса комбайна пластметалловые пластины печатных схем, прозванивал уцелевшие, откладывал в сторону расколотые и заменял их запасными. Работал он методически, неторопливо, как на зачетной сборке, потому что спешить было некуда и потому что все это было, по-видимому, ни к чему. Он старался ни о чем не думать и только радовался, что очень хорошо помнит общую схему, что ему почти не приходится заглядывать в руководство, что расшибся он не так уж сильно и ссадины на голове подсохли и совсем не болят. За кожухом фотореактора журчал вычислитель. Михаил Антонович шуршал бумагой и мурлыкал себе под нос что-то немузыкальное. Михаил Антонович всегда мурлыкал себе под нос, когда работал.
Интересно, над чем он работает сейчас? - Подумал Жилин. - Может быть, просто старается отвлечься. Это очень хорошо - уметь отвлечься в такие минуты. Планетологи, наверное, тоже работают, сбрасывают бомбозонды. Так мне и не удалось увидеть, как сбрасывается очередь бомбозондов. И еще многого мне не удалось увидеть. Например, говорят, что очень хорош Юпитер с Амальтеи. И мне очень хотелось участвовать в межзвездной экспедиции или в какой-нибудь экспедиции следопытов - ученых, которые ищут на других планетах следы пришельцев из других миров... Потом говорят, что на «Джей- станциях» есть славные девушки, и хорошо было бы с ними познакомиться, а потом рассказать об этом Пере Хунту, который получил распределение на лунные трассы и был этому рад, чудак. Забавно, Михаил Антонович, фальшивит словно нарочно. У него жена и двое детей, нет, трое, и старшей дочке уже шестнадцать лет, - он все обещал нас познакомить и каждый раз этак залихватски подмигивал, но познакомиться уже не придется. Многое теперь уже не придется. Отец будет очень расстроен - ах, как нехорошо! Как это нескладно получилось - в первом же самостоятельном рейсе! Хорошо, что я тогда поссорился с ней, - подумал вдруг Жилин. - Теперь все проще, а могло быть очень сложно. Вот Михаилу Антоновичу гораздо хуже, чем мне. И капитану хуже, чем мне. У капитана жена - очень красивая женщина, веселая и, кажется, умница. Она провожала его и ни о чем таком не думала, а может быть, и думала, но это было незаметно, но скорее всего не думала, потому что уже привыкла. Человек ко всему может привыкнуть. Я, например, привык к перегрузкам, хотя сначала было очень плохо, и я думал даже, что меня переведут на факультет дистанционного управления. В школе это называлось «отправиться к девочкам»: на факультете было много девушек, обыкновенных хороших девушек, с ними всегда было весело и интересно, но все-таки «отправиться к девочкам» считалось зазорным. Совершенно непонятно, почему. Девушки шли работать на разные СПУ и на станции и базы на других планетах и работали не хуже ребят. Иногда даже лучше. Все равно, - подумал Жилин, - очень хорошо, что мы тогда поссорились. Каково бы ей сейчас было. Он вдруг бессмысленно уставился на треснувшую пластину печатной схемы, которую держал в руках.
...Мы целовались в большом парке и потом на набережной под белыми статуями, и я провожал ее домой, и мы долго целовались еще в парадном, и по лестнице все время почему-то ходили люди, хотя было уже поздно. И она очень боялась, что вдруг пройдет мимо ее мама и спросит: «а что ты здесь делаешь, Валя, и кто этот молодой человек?» Это было летом, в белые ночи. И потом я приехал на зимние каникулы, и мы снова встретились, и все было, как раньше, только в парке лежал снег и голые сучья шевелились на низком сером небе. Поднимался ветер, нас заносило порошей, мы совершенно закоченели и побежали греться в кафе на улице межпланетников. Мы очень обрадовались, что там совсем нет народу, сели у окна и смотрели, как по улице проносятся автомобили. Я поспорил, что знаю все марки автомобилей, и проспорил: подошла великолепная приземистая машина, и я не знал, что это такое. Я вышел узнать, и мне сказали, что это «Золотой дракон», новый китайский атомокар. Мы спорили на три желания. Тогда казалось, что это самое главное, что это будет всегда - и зимой, и летом, и на набережной под белыми статуями, и в большом парке, и в театре, где она была очень красивая в черном платье с белым воротником и все время толкала меня в бок, чтобы я не хохотал слишком громко. Но однажды она не пришла, как мы договорились, и я по видеофону условился снова, когда я вернулся в школу. Я все не верил и писал длинные письма, очень глупые, но тогда я еще не знал, что они глупые. А через год я увидел ее в нашем клубе. Она была с какой-то девчонкой и не узнала меня. Мне показалось тогда, что все пропало, но это прошло к концу пятого курса, и непонятно даже, почему мне все это сейчас вспомнилось. Наверное, потому, что теперь все равно. Я мог бы и не думать об этом, но раз уж все равно...
Гулко хлопнул люк. Голос Быкова сказал:
- Ну что, Михаил?
- Заканчиваем первый виток, Алешенька. Упали на пятьсот километров.
- Так...- Было слышно, как по рубке пнули пластмассовыми осколками.- Так, значит. Связи с Амальтеей, конечно, нет.
- Приемник молчит,- вздохнув, сказал Михаил Антонович.- Передатчик работает, но ведь здесь такие радиобури...
- Что твои расчеты?
- Я уже почти кончил, Алешенька. Получается так, что мы провалимся на шесть-семь мегометров и там повиснем. Будем плавать, как говорит Володя. Давление огромное, но нас не раздавит, это ясно. Только будет очень тяжело - там сила тяжести два-два с половиной «же».
- Угу,- сказал Быков. Он некоторое время молчал, затем сказал:- у тебя какая-нибудь идея есть?
- Что?
- Я говорю, у тебя какая-нибудь идея есть? Как отсюда выбраться?
- Что ты, Алешенька,- штурман говорил ласково, почти заискивающе.- Какие уж тут идеи! Это же Юпитер. Я как-то даже и не слыхал, чтобы отсюда... Выбирались.
Наступило долгое молчание. Жилин снова принялся работать, быстро и бесшумно. Потом Михаил Антонович сказал:
- Ты не вспоминай о ней, Алешенька. Тут уж лучше не вспоминать, а то так гадко становится, право...
- А я и не вспоминаю,- сказал Быков неприятным голосом.- И тебе, штурман, не советую. Иван!- Заорал он.
- Да?- откликнулся Жилин, заторопившись.
