безрукие, оказались бы в ложном положении. С другой стороны, медицина в наше время творит чудеса. Я сам видел по телевизору собак с двумя головами и с шестью лапами, и у меня нет никаких оснований…
– Тогда, может быть, вид моего корабля… Вид достаточно необычный для вашей земной техники…
Вновь Фарфуркис покачал головой.
– Вы должны понимать, – мягко сказал он, – что в наш век, атомный век, члена общественного органа, имеющего специальный допуск, трудно удивить каким бы то ни было техническим сооружением.
– Я могу читать мысли, – сообщил Константин. Он явно заинтересовался.
– Телепатия антинаучна, – мягко сказал Фарфуркис. – Мы в нее не верим.
– Вот как? – удивился Константин. – Странно… Но послушайте, что я сейчас скажу. Вот вы, например, намерены рассказать мне о казусе с «Наутилусом», а вот гражданин Хлебовводов…
– Навет! – хрипло закричал Хлебовводов, и Константин замолк.
– Поймите нас правильно, – проникновенно сказал Фарфуркис, прижимая руки к полной груди. – Мы ведь не утверждаем, что телепатии не существует. Мы утверждаем лишь, что телепатия антинаучна и мы в нее не верим. Вы упомянули про казус с подводной лодкой «Наутилус», но ведь хорошо известно, что это лишь буржуазная утка, сфабрикованная для того, чтобы отвлечь внимание народов от насущных проблем сегодняшнего дня. Так что ваши телепатические способности, истинные или вами воображаемые, являются лишь фактом вашей личной биографии, каковая и есть в настоящий момент объект нашего расследования. Вы чувствуете замкнутый круг?
– Чувствую, – согласился Константин. – А если бы я, скажем, при вас сейчас немного полетал?
– Это было бы, конечно, интересно. Но мы, к сожалению, сейчас на работе и не можем предаваться зрелищам, даже самым захватывающим.
Константин вопросительно поглядел на нас. Мне казалось, что положение безнадежно, мне было вообще не до шуток: Константин этого не понимал, но Большая Круглая Печать уже висела над ним как дамоклов меч. А Эдик все возился со своей игрушкой, и я не знал, что делать. Можно было только тянуть время, и я сказал:
– Давайте, Костя.
Костя дал. Сначала он давал несколько вяло, осторожничал, боялся что-нибудь поломать, но постепенно увлекся и продемонстрировал ряд чрезвычайно эффектных экзерсисов с пространственно- временным континуумом, с различными трансформациями живого коллоида и с критическим состоянием органов отражения. Когда он остановился, у меня кружилась голова, пульс неистовствовал, трещало в ушах, и я еле расслышал усталый голос Пришельца:
– Время уходит. Мне некогда. Говорите, что вы решили.
И ему опять никто не ответил. Лавр Федотович задумчиво вертел длинными пальцами коробочку диктофона. Умное лицо его было спокойно и немного печально. Хлебовводов ни на что не обращал внимания – или делал вид, что не обращает. Он нацарапал еще одну записку, перебросил ее Зубо, а тот внимательно прочитал и бесшумно пробежал пальцами по клавиатуре информационной машины. Фарфуркис листал справочник, уставясь в страницы невидящими глазами. А Выбегалло мучился. Он кусал губы, морщился и даже тихонько покряхтывал. Из машины с сухим щелчком вылетела белая карточка. Зубо подхватил ее и передал Хлебовводову.
Я посмотрел на Эдика. Эдик держал реморализатор на раскрытой ладони, вглядываясь одним глазом в зеркальное окошечко, и осторожно подкручивал крошечный верньер. Я затаил дыхание и стал смотреть и слушать.
– Скачок в тысячу лет, – тихо сказал Выбегалло.
– Скачок назад, – проговорил Фарфуркис сквозь зубы. Он все листал свой справочник.
– Я не знаю, как мы теперь будем работать, – сказал Выбегалло. – Мы заглянули в конец задачника, где все ответы.
– Но вы же еще не видели ответов, – возразил Фарфуркис. – Хотите видеть?
– Какая разница, – сказал Выбегалло, – раз мы знаем, что ответы есть. Скучно искать, когда совершенно точно знаешь, что кто-то уже нашел…
Пришелец ждал, переплетя руки. Ему было неудобно в кресле с низкой спинкой, и он сидел, напряженно выпрямившись. Его круглые немигающие глаза неприятно светились красным. Хлебовводов отшвырнул карточку, написал вторую записку, и Зубо вновь склонился над клавиатурой.
– Я знаю, что мы должны отказаться, – сказал Выбегалло. – И я знаю, что мы двадцать раз проклянем себя за такое решение.
– Это еще не самое плохое, что с нами может случиться, – заметил Фарфуркис. – Хуже, если нас двадцать раз проклянут другие.
– Наши внуки и, может быть, даже дети уже воспринимали бы все как данное.
– Нам не должно быть безразлично, что именно наши дети будут воспринимать как данное.
– Моральные критерии гуманизма, – сказал Выбегалло, слабо усмехнувшись.
– У нас нет других критериев, – возразил Фарфуркис.
– К сожалению, – сказал Выбегалло.
– К счастью, коллега, к счастью. Всякий раз, когда человечество пользовалось другими критериями, оно жестоко страдало.
– Я знаю это. Хотел бы я этого не знать. – Выбегалло посмотрел на Лавра Федотовича. – Проблема, которую мы здесь решаем, поставлена некорректно. Она базируется на смутных понятиях, на неясных формулировках, на интуиции. Как ученый, я не берусь решать эту задачу. Это было бы несерьезно. Остается одно: быть человеком. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я – против территориального контакта… Это ненадолго! – возбужденно выкрикнул он, всем телом подавшись в сторону неподвижного
