камин. Творилось нечто невообразимое.
– А ну, заткнулись! – прорычал побагровевший Волостной, а когда настала относительная тишина, объявил свою принципиальную позицию: – Меня тошнит, господа, от каждого из вас. Простите, не могу уже смотреть в ваши лица. Грызитесь дальше, а я ухожу. В доме хватает одеял и комнат с калориферами. Удачи.
Он схватил валяющееся на полу одеяло и, чеканя шаг, вышел из гостиной, хлопнув дверью.
– Вот уж действительно, и с меня хватит. Надеюсь, к утру вы прикончите друг дружку… – пробормотала Ольга Дмитриевна и выскользнула вслед за Волостным.
– Вот он, глас истины… – пробормотал захмелевший адвокат. До пьяной головы начинало что-то доходить, он зажмурился, замотал головой, вытрясая из нее хмельную дурь. Потом спохватился, пробормотал, что нужно успеть занять не очень холодную комнату, подхватил бутылку с остатками джина и покинул помещение. Следом за ним выкатился Пискунов.
– Подождите, разве нам не нужно держаться вместе? – прозрела Екатерина Семеновна, делая большие глаза.
– Зачем, уважаемая вы наша? – спотыкаясь, пробормотал набравшийся прокурор. – Уверен, что в одиночестве мне будет безопаснее, чем в вашей теплой компании! – И, пошатываясь, он побрел к выходу.
– Кешенька, подожди, я с тобой! – опомнилась Валентина Максимовна, бросаясь за своим возлюбленным, который явно не был в восторге от ее компании.
– Никуда не пойду, – решительно мотнул головой полковник. – Проваливайте к чертовой матери, а мне и здесь хорошо.
И загнул такую матерную тираду, что Екатерина Семеновна побледнела, схватилась за горло и пулей умчалась из гостиной. За ней, постоянно озираясь, передвигаясь короткими шажками, выскользнул директор школы. Буревич, с ненавистью поглядывая на оставшихся, подошел к буфету, вооружился кухонным ножом, остался доволен произведенным эффектом и с высоко поднятой головой, выражая презрение к товарищам по несчастью, удалился.
– Проваливайте, Аврамский, вы мне тут не нужны! – с нелюбовью глядя на депутата, рыкнул полковник.
– Да пошли вы! – взвизгнул долговязый Арнольд Генрихович. – Почему я должен куда-то уходить? – И уставился с отвисшей челюстью на полковника, который, угрожающе сжимая кулаки, направился к нему. Попятился, едва не перелетев через журнальный столик, завыл от страха, а когда полковник ускорился и занес кулак, испуганно завизжал, прыжками вынесся из гостиной…
Оставшись в одиночестве, полковник нахмурился. Он жутко устал, словно целую пятилетку собственными кулаками искоренял преступность. Согнувшись в три погибели, доковылял до стола, смахнул на пол пустые бутылки, присосался к коньяку, потом отбросил опустевший сосуд и, не уделив внимания разбившемуся стеклу, побрел к креслу у камина. Рухнул в него, уставился невидящими глазами на огонь…
Примерно через час в одном из запутанных коридоров первого этажа скрипнула расшатанная половица. Человек застыл, прислушиваяся. В доме было тихо, царила колючая темнота. Согнутая фигура, закутанная в несколько старых армейских одеял, пропавших нафталином, вышла из-за угла и заскользила по коридору. Постояла у закрытой двери – из помещения доносился судорожный храп. Отправилась дальше. Протяжно заскрипело железо, раздвинулись створки электрического щитка. Загорелась спичка – и человек, чьи контуры надежно съедала темень, стал что-то выискивать в коробочках, устройствах непонятного предназначения и бессмысленном переплетении проводов. Несколько раз ему приходилось зажигать новую спичку. Он возился довольно долго. Потом из темноты прозвучало сдавленно матерное слово, и створки щитка стали съезжаться. Сомкнулись, подперли одна другую. Послышались шоркающие звуки – человек отбрасывал носком сапога от щитка остатки обгорелых спичек. Закутанная в одеяла фигура заструилась обратно по коридору, выбралась в холл и бесшумно взлетела по массивной парадной лестнице. Через несколько мгновений она уже двигалась по темному коридору второго этажа. Половицы здесь не скрипели. Пятно, практически неразличимое в плотном мраке, добралось до крайней двери, присело на корточки. Человек приложил ухо к двери, застыл и находился в таком положении не меньше минуты, слушал. Потом привстал и заскользил к боковой лестнице, расположенной здесь же, за простенком. Несколько мгновений, и он снова был на первом этаже – в правом крыле. Он двигался, держась за стенку. Добрался до второго электрического щитка и принялся колдовать уже около него. Снова скрипели створки, чиркали спички, озаряя спутанные провода, реле, тумблеры, обросшие пылью и грязью. Рука в перчатке прокладывала путь во внутренности электрического хаоса, рискуя попасть под напряжение. Так продолжалось несколько минут. Потом послышалось недоверчивое урчание, переходящее во вполне удовлетворенное. В глубине панели, на которой крепились приборы, обнаружилось несвойственное устройство, представляющее сплющенную стальную коробочку, похожую на портсигар. Определить инородность предмета можно было и без знаний электричества – эта штуковина здесь была единственной, на которой не осели залежи мохнатой пыли. Плавный нажим, и коробочка отделилась от крепления, а в следующий миг перекочевала к новому обладателю. Скрипнули створки, возвращаясь на место, фигура, укутанная в одеяла, растворилась во мраке коридора…
А первого января в девять часов утра дом сотряс истошный женский вопль! Он отскакивал от стен, взмывал к потолку, осыпал штукатурку, тряс, заставляя вибрировать балки перекрытий второго этажа. Растрепанные, еще не проснувшиеся прокурор Головач и следователь Волостной, бегущие из разных концов холла, столкнулись у дверей в гостиную.
– Только после вас, Игорь Константинович… – ерничал и кривлялся Иннокентий Адамович.
– Ну, что вы, как я могу умалять ваше величие, – гнобил его тяжелым взглядом Волостной. – Вы так спешите оказать посильную помощь ближнему…
Кончилось тем, что, разозлившись, они полезли в гостиную одновременно, застряли в проеме и, награждая друг друга тумаками, ввалились внутрь. Представшая картина никак не ассоциировалась с Новым годом и, мягко говоря, шокировала. В трех шагах от входа держалась за горло подавившаяся собственным воплем судья Лужина и издавала булькающие звуки. Ее лицо распухло, обрело фиолетовый колор, вполне подошедший бы мертвецу. Такое впечатление, что ей в горло продавливали кактус, а организм, как мог, сопротивлялся. Она смотрела на депутата Арнольда Генриховича Аврамского – тот лежал навзничь напротив раковины с краном, глаза его были вытаращены, обращены к потолку, хотя голова при этом как-то странно вывернута. На шее чернел неаппетитный синяк, рот распахнут, и из него торчал синий, в пупырышках, язык. Лоб украшала еще одна синюшная припухлость со ссадиной. Руки, упертые локтями в пол, были разбросаны, пальцы растопырены, скрючены…
Скрипело и прогибалось кресло у камина – пробуждался хорошо принявший с вечера полковник Вломов. Поднялся, вытянув шею – обрюзгший, взъерошенный, – уставился разбегающимися глазами на живых, покосился на покойника, исторг из организма струю рвоты и рухнул без сил обратно.
– Ну, чудно… – покачал головой следователь.
Чуть не вырвало прокурора, насилу сдержался. Валентина Максимовна на подгибающихся ногах подошла к нему, схватила за рукав и исторгла мученический вздох. А в гостиную уже ломились остальные. Вбежала Екатерина Семеновна, взвизгнула, проделав «олимпийский прыжок в сторону». Вошла Ольга Дмитриевна, белая, как снег в лесу, внимательно взглянула на мертвеца, перекрестилась, пробормотав «Спаси его, Господи, и меня помилуй». Вломился адвокат, помятый, с потухшим взором, потрясенно уставился на покойника, промямлил:
– Тут кто-то, кажется, уверял, что трупов не будет…
Всунулся Пискунов, заморгал, узрев почившего «коллегу по цеху».
Наметившуюся истерику прервал прозревший полковник. До похмельной головы стало доходить.
– Какого хрена!!! – взвыл Эдуард Владимирович, выпрыгнул из кресла и уставился на труп широко распахнутыми глазами.
– Это не вы его? – вкрадчиво спросил Волостной.
– Вы спятили? – гаркнул полковник и стал отчаянно моргать. Потом метнулся к холодильнику, выхватил бутылку шампанского, в которой на дне еще что-то плескалось, и присосался к горлышку.
– Точно, – прозрел адвокат, бросаясь в том же направлении.
