к казематам. Что происходило наверху, он только догадывался. О судьбе сына и жены ничего не знал и, чтобы не травмировать душу, попытался смириться с тем, что потерял их безвозвратно. Получалось у него это не очень, но он старался виду не подавать. Как-никак ему пришлось возглавить небольшой отряд, состоящий преимущественно из сосунков-первогодков.
Он и еще несколько бойцов укрылись в этом подвале и вели активные боевые действия. Видя, что здесь дают врагу серьезный отпор, сюда постепенно стали пробираться солдаты из разных частей крепости. Дисциплина тут была жесткая, приказания Анисимова выполнялись четко. Мамочкин рассказал, что старший лейтенант самолично расстрелял двух бойцов. Они вели пораженческие разговоры среди солдат, подбивали их сдаться. По закону военного времени Анисимов, не задумываясь, списал их в расход без суда и следствия. Разговоры быстро прекратились.
В основном здесь находились солдаты-срочники. Женщин и детей, как уже знал Кожевников из рассказа Мамочкина, Анисимов вывел после того, как два мальчика погибли. Один был тяжело ранен осколком и вскорости умер, а второй скончался от обезвоживания. Умерла и одна женщина, жена штабного офицера. Ей осколками посекло все лицо и раздробило бедро. Раны загноились, она потеряла много крови. Женщина промучилась неделю. Анисимов принял решение вывести женщин наружу. Что стало с ними в дальнейшем, никто не знал.
Несколько раз людей Анисимова атаковали крупные группы немцев, но все без толку. Лейтенант за время пребывания здесь уже хорошо ориентировался в подземелье, и найти его бойцов-диверсантов было практически невозможно. Да и не лезли сюда, в подземелье, фашисты — за каждым поворотом их поджидала мгновенная смерть. Однажды немцы попытались заминировать и подорвать выход. Их перестреляли, а у красноармейцев появилась трофейная взрывчатка. К тому же, если бы гитлеровцам удалось завалить выход, они бы этим мало чего добились. Из катакомб было множество выходов и лазов, о которых немцам ничего не было известно. Враги устраивали рейды, забрасывали в щели гранаты, поливали огнеметами, даже газ пускали, но результатов эти операции не принесли. Защитники не сдавались и день ото дня сокращали численность армии вермахта.
Единственное, о чем переживал Анисимов, так это о том, что он никак не мог найти проход к другой части казематов.
— Был проход, помню, — горевал он.
— Что это даст?
— Там есть сеть проходов к кольцевой казарме, выход к реке, и к тому же наверняка остались еще наши бойцы. Я в этих проходах до войны бывал, нас инструктор по гражданской обороне водил.
— Странно звучит фраза «до войны», — заметил старшина.
— Да, — кивнул старший лейтенант. — Мне кажется, уже целая вечность прошла. Как думаешь, какое сегодня число?
— Не знаю, — пожал плечами Кожевников. — Июль, наверное, уже в самом разгаре.
— Почти месяц уже, и где только наши? Где наша непобедимая армия?
— Я подозреваю, что не скоро все кончится, — хмурясь, вполголоса ответил Кожевников. — Что-то пошло не так, как должно быть. Но надо верить, что… нас не бросили…
— Ты веришь в это? — спросил Анисимов.
— А во что нам еще остается верить?
— Прав ты, Митрич, — согласился старший лейтенант.
Никто из них не понимал, почему так долго не приходит помощь. От этого в голову лезли дурные мысли, и им приходилось постоянно поддерживать друг друга, не давать раскиснуть и впасть в хандру.
Кожевников с каждым днем все сильнее убеждался, что чудес не бывает. Люди гибли, умирали от ран и различных болезней. Они почти не видели белого света, пробираясь по темным сырым подвалам. У большинства солдат кровоточили десны и шатались зубы. Раны гноились, тела покрывались язвами. Бойцы превращались в ходячих мертвецов, на которых страшно было смотреть.
Кожевников исхудал и осунулся. Но в его глазах появился опасный блеск. Он мстил, как мог, нещадно убивая врагов. Правда, последнее время они все реже совершали дерзкие вылазки — у них таяли силы, да и немцы становились осторожнее. Запасы картошки, которых, как выразился Анисимов, «хватило бы на год», на самом деле быстро заканчивались. Другой еды не было. Попытки солдат найти в подвалах воду закончились ничем. Один раз им удалось найти колодец, но он оказался пересохшим, и только на дне получилось наскрести немного мутноватой протухшей воды. Выпили ее, пропустив через тряпицу. В этих казематах, куда никогда не заглядывал солнечный свет, было сыро и прохладно, и солдаты спасались тем, что слизывали капли с влажных стен.
Нервы у некоторых не выдерживали. Один солдат застрелился прямо на глазах у Кожевникова. Молодой молдаванин, он и так-то был не сильно разговорчивым, а тут за целый день не произнес ни слова. Он тихо сидел в углу, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. Попытки сослуживцев расшевелить его ни к чему не привели. Потом он вдруг встал, приставил к виску трофейный «вальтер» и нажал на спусковой крючок. Никто не успел среагировать, все произошло слишком быстро. Парень рухнул замертво с простреленной головой, заливая кровью пол.
Никто ничего ни сказал. Все прекрасно понимали, что нервы у бойца сдали. Двое солдат молча взяли труп и отнесли к остальным погибшим товарищам.
Кожевников часто думал, добрались ли до цели Черный с Мельниковым. Он искренне надеялся, что все у них получилось. На Корбинском укреплении, как рассказал Анисимов, шли тяжелые бои. Немцы не жалели сил для того, чтобы выкурить майора Гаврилова и его солдат. Они использовали даже авиацию — фашистские бомбардировщики утюжили Восточный форт, где засели защитники.
— У нас здесь слышно было, — рассказывал старший лейтенант. — А один раз так тряхнуло, что я, грешным делом, подумал, и нас завалит к чертовой матери.
Но потом бои стихли, и каждому стало понятно, чем там все закончилось. Защитники, конечно, надеялись, что бойцам удалось отойти, но шансов на это было мало. Выбраться отсюда не представлялось возможным, немцы повсюду. Они уже хозяйничали в Цитадели, сгоняли пленных и женщин растаскивать завалы. Однажды Кожевников услышал, как кто-то из фашистов играет на аккордеоне. Несколько голосов пели немецкую песню.
— Веселятся, гады! — шипел Анисимов. — Ничего, скоро им жарко станет и по-другому запоют.
Поиски выхода к кольцевым казармам не прекращались ни на день. За этим старший лейтенант следил строго. Это была единственная возможность выйти живыми из крепости. Та затея с прорывом, что предприняли Черный и Мельников, сейчас уже была неосуществима. Кругом немцы откормленные, выспавшиеся. Что мог сделать против них маленький, пусть и хорошо вооруженный, отряд полумертвецов? Ровным счетом ничего. Их перестреляли бы на месте.
Но если бы удалось пробраться к кольцевой казарме, высока была вероятность выбраться на дамбу и вплавь уйти с острова. Куда? Этот вопрос не беспокоил старшего лейтенанта Анисимова. Он ставил перед собой и своими подчиненными конкретные задачи. Главное — выбраться отсюда, остальное по обстановке. Кожевников был с ним полностью согласен и принимал активное участие в поисках прохода.
Один раз Анисимову показалось, что он нашел его. Пыль была повсюду, она забивалась в нос, рот, глаза. У них оставалась еще взрывчатка, но в этом месте они не могли ее применять. Три дня разгребали они завал, и каково же было их разочарование, когда наткнулись на тупик От усталости Кожевников не мог пошевелиться. У него болело все тело, а руки были сбиты в кровь об острые камни.
— Ничего, — задыхаясь от пыли, сказал Анисимов и в изнеможении лег на земляной пол. — Найдем проход, слово коммуниста! Мы просто обязаны его найти.
— Сегодня еще один раненый умер, — вставил вдруг Мамочкин.
— Кто?
— Ефрейтор Варенец.
— Хороший был парень, — вздохнул Анисимов. — Мы вместе с двадцать второго июня тут. Отличный боец был и стрелок от бога. Ранили его в живот во время очередной попытки немцев зачистить казематы. Настоящий герой — один из многих.
— Ладно, хватит. На сегодня все! — скомандовал старший лейтенант.
Они так умотались, разбирая завал, что, не в силах сдвинуться с места, остались отдыхать прямо тут. Они уже не строили планов, апатия постепенно овладевала ими. Желание выжить — вот все, что двигало
