Унтера, который никак не мог доехать до дома, жандармы, не обращая внимания на мольбы и причитания, тоже выпихнули из вагона.
Когда процессия добралась до меня, спина моя была мокрой от пота. Передавая этой гниде документы, я изо всех сил старался, чтобы он не заметил, как у меня дрожат пальцы. Но ему на это было наплевать, он всякого навидался.
Обер–лейтенант задал мне вопрос о цели поездки. Я ответил. Он чертовски медленно водил глазами по документам, шевелил губами, читая. Мне жутко хотелось съездить ему по морде, но я знал, что последует. Трибунал. Штрафная рота мне будет обеспечена. Жандарм тянул время, наслаждаясь предоставленной властью. Он упивался своим положением, прекрасно сознавая, что, дай нам волю, его бы растерзали на куски, но сейчас никто не осмелится даже пальцем его тронуть.
— На выход! — протянул мне документы жандарм.
— Может, вы все–таки объясните ситуацию, герр обер–лейтенант? — спросил я, понимая, что зря я все это начал, но остановиться не мог.
Он холодно полоснул меня презрительным взглядом, направил луч света прямо в лицо, а потом перевел его на мои награды. Мне показалось, что прошла вечность, пока он соизволил ответить.
— Вам, — он произнес «вам» с таким выражением, будто собирался плюнуть, — я отвечу. Мой кузен тоже служит в танковых войсках, он воюет во Франции. Я уважаю этот род войск, но он, в отличие от вас, — еще один «плевок», — сейчас на фронте…
Я едва сдержался от ремарки, что Франция — курорт по сравнению с Восточным фронтом, но предательская ухмылка все равно выдала меня. И жандарм понял без слов, глаза его сузились еще больше:
— Так вот, довожу до вас, что пришло распоряжение об отмене отпусков, оно также касается легкораненых и идущих на поправку военнослужащих. Все обязаны в кратчайшие сроки вернуться в свои воинские части. Неисполнение — трибунал. Ясно?
С этими словами он швырнул мне документы, с чувством выполненного долга развернулся на каблуках и направился продолжать свою «нелегкую» работу. Слезы наворачивались у меня на глаза. Но ничего нельзя было поделать.
Обратно я добрался за трое суток. Поезда на восток шли гораздо быстрее, чем на запад. Нас гнали на фронт, во всех сводках сообщалось, что Германия ведет победоносные наступательные бои, хотя ясно было каждому — иваны в очередной раз надрали нам задницу, и мы едем затыкать дыры. Гостинцы, пайки, кое– что из личных вещей мы обменяли на шнапс, и все время путешествия обратно на фронт я пил, не приходя в сознание. До конца войны я не подумаю больше поехать домой. Только когда все это кончится, не раньше.
— Да и тебе я не советую ехать в отпуск, — сказал я Бруно. — Откажись, если дадут возможность съездить домой. Потом раны на сердце вот такие будут, — я растопырил пальцы. — У тебя–то жена есть?
— Нет, — поджал губы Фишер.
— А девушка? — поинтересовался я. — Ждет тебя кто–нибудь дома?
— Ждут. Родители, — скупо сообщил он.
— Ты девственник? — я улыбнулся.
Лицо Бруно вдруг сделалось злым, покрылось бурыми пятнами, он весь как–то напрягся, и я пожалел, что задал этот бестактный вопрос.
— Нет, — выдавил он после короткого молчания. Я заметил, что слова ему дались с трудом: — Я не девственник. У меня была любовь. До войны. Но теперь все в прошлом.
— Ладно, извини, не будем продолжать эту тему, — сказал я мягко.
Мне стало неловко. Фишер только сегодня потерял друга, наставника, а тут я еще своими расспросами разбередил его душу.
— Все нормально, — попробовал улыбнуться Бруно, но улыбка получилась больше похожей на оскал. — Просто… Просто она меня предала.
«Обычное дело, — подумал я, — через безумную мальчишескую влюбленность всякий проходит. И почти всегда объект любви не стоит этих чувств. Красотка либо в итоге грубо отвергает влюбленного, нанося ему глубочайшую рану, либо, если поумнее и поопытнее, играется с его чувствами. Так что все нормально — школа жизни».
— Ее звали Эрика. Эрика Блюмляйн, — произнес он так, будто ему противно выговаривать это имя.
— Ух, ты! — не удержался я. — Прямо как в песне[4]… Вот совпадение!
— Да, я тоже сначала удивлялся, — грустно буркнул Фишер. — А потом умилялся, ведь это было так символично. А сейчас меня просто тошнит. Тем больнее мне, что марш этот звучит на каждом шагу…
— И что, она тебя бросила? Изменила? — я готовился выслушать очередную сопливую историю.
— Мы с ней познакомились совершенно случайно в кафе…
Фишер, судя по всему, намеревался поведать мне историю с Эрикой с самого начала. Ну, что ж, я надеялся, что это отвлечет его от войны — парень должен был в конце концов выговориться.
— Я туда часто захаживал с друзьями, — продолжал Бруно, — но никогда ее раньше не видел. Она сидела с подругами у окошка и смеялась. У нее был такой заразительный смех… В знакомствах с девушками я всегда был не очень силен, но тут помог мой приятель, весельчак и ловелас. Он быстро подсел к ним, и не прошло пяти минут, как мы всей компанией оказались за одним столом. Я всегда очень стеснялся девчонок, тушевался и обычно не мог и слова вымолвить. А в присутствии Эрики впервые не чувствовал себя полным болваном, мне было легко и весело. Я даже пару раз удачно пошутил, а она смеялась. У нее были великолепные ровные белые зубы.
Стоит ли говорить, что мы подружились. У нас было много общего — нам нравились одни и те же книги, фильмы, музыка. Мы вместе проводили много времени, и нам ни секунды не было скучно. До этого я и не думал, что с девушкой может быть так интересно общаться. Иногда даже бывало, что мы произносили какую–нибудь фразу одновременно, не сговариваясь, или же вместе высказывали одну и ту же мысль.
Оказалось, что она с семьей переехала в наш город недавно. Вернее, с матерью, отец их то ли бросил, то ли ее мать сама от него ушла, не знаю. Вдаваться в подробности их жизни мне не позволяло воспитание, а она сама не рассказывала. Мать Эрики произвела на меня самое благоприятное впечатление. Моложавая светловолосая женщина, она сразу отнеслась ко мне по–доброму. Не знаю, как там отец, его фото у них в доме не было, но мать с Эрикой были очень похожи. Мать преподавала в школе физику, Эрика работала на фабрике, они обе были благонадежными женщинами.
— Хм, — удивился я, но Фишер этого не заметил. Слово «благонадежные» меня несколько покоробило. К тому же Бруно сделал на нем акцент, произнес его с каким–то тщедушным надрывом. Для меня лично понятие «женщина плюс благонадежность» ничего не значило и являлось пустым звуком. Мне больше по душе была градация: «женщина — нравится» либо «женщина — не нравится». Второе понятие, как водится среди большинства мужчин, корректировалось количеством влитого внутрь спиртного, и по мере заполнения организма алкоголем постепенно переходило в первое.
Бруно продолжил:
— Мои родители тоже благосклонно смотрели на мою Эрику. Ну а друзья, так те просто откровенно завидовали. Мне приходилось быть настороже, чтобы никто не смог ее у меня отнять. Я ревниво замечал заинтересованные взгляды парней в сторону Эрики, а один раз даже подрался. Битву я проиграл, мне расквасили нос, но зато она восприняла это как мою победу и называла меня не иначе, как «мой рыцарь». Представляешь?
— Да, — механически ответил я. Мне уже начинала наскучивать вся эта любовная тягомотина, и я почти в открытую зевал. Благо, увлеченный рассказом Фишер не обращал на это никакого внимания:
— Со временем я стал подумывать о женитьбе. Все шло как–то само собой, плавно, без изъянов и всяких перипетий. Чем дольше мы общались, тем теснее становились наши отношения. Мне раньше казалось, что все бывает наоборот, люди наскучивают друг другу, и все такое. Я не мог поверить своему счастью. Среди миллионов людей найти ту единственную и неповторимую половинку! Многие ради того, что у меня уже было, продали бы душу дьяволу не задумываясь.
