– Сколько не жалко.
– И целую машину возьмете? – неосторожно пошутил Юзик.
– И машину возьму, – рабби оказался серьезным. При таком деле все становятся серьезными.
Юзик вздохнул, но слово не воробей, и загрузил мини-вэн ящиками.
«Все соки выжмет, – подумал он. – Но как не помочь общине…».
В углу его кабинета стояли три большие упаковки свиной тушенки, подкинутой, по случаю дружбы, интернациональным товарищем-бизнесменом.
– Может, и тушенку возьмете? – подмигнул Юзик.
– Конечно, – не моргнул глазом рабби.
– Но она же свиная.
– Все возьму. Когда люди голодают, им не до веры.
Один человек мне сказал:
– Дай еще.
– А могу не дать? – ответил я и подумал: «Сытый опасней голодного. Второго хотя бы можно накормить».
Я называю его уважительно -«доктор». Он делает пластические операции, вплоть до сложных по перемене пола.
Недавно к ним в клинику обратился русский из Узбекистана, лет за пятьдесят, с просьбой вставить ему искусственный член, и обязательно большой, вместо своего, но не Бог весть какого.
– Красивый получился? – первое, что спросил у врача после операции пациент.
– Прямо как у меня…
Вскоре доктор нашел русского узбека в палате с линейкой в руках. Он дотошно измерял произведение современного искусства в виде силиконового члена с алюминиевой арматурой. Гибкой, хоть завязывай узлом, и стоячей, как исполнение государственного гимна.
– Вы должны были сделать 15 сантиметров, – возмущался пациент. – А здесь получается четырнадцать. Возьмите, нет, вы возьмите в руки – замерьте сами.
Он стал требовать возврата предоплаты, тряс остальными регалиями и наконец просто сбежал в горячий Узбекистан, так и не заплатив за свой новый силикон. Холодный, кстати.
– Представляешь? – сказал доктор.
– Нетрудно представить, как он теперь проходит металлоискатель безопасности в аэропорту. С алюминиевой проволокой наперевес, – ответил я и подумал: «Мудозвон любви или ее колокола, как ни крути, а конец-то, в сущности, один».
ВОЗВРАЩЕНЕЦ
Он постоял перед входом, выкурил подряд пару сигарет и нажал на кнопку переговорного устройства. Это была штаб-квартира контрразведки США в Берлине.
– Я приехал в Германию по заданию советского КГБ, – сразу вывалил он в лицо чернокожего охранника, и тот моментально побелел. Как Майкл Джексон, но естественно.
На дворе была вторая половина восьмидесятых годов. А немного раньше, за пару лет до этого, я провожал Валерку в московском Шереметьево. Украинский немец и хороший товарищ, он уезжал в свой Фатерлянд. Дома тогда у него оставались родные, сестра и подруга.
– Не бросай ее, – сказал он на прощание. – Как другу говорю. Навещай иногда. И учти, она хорошо «берет».
Неудивительно, что я всегда вспоминал о нем с теплотой.
В Германии Валерка сразу получил очень приличные по тем временам деньги – 18 тысяч марок. В дополнение к социальному пакету – оплачиваемое государством жилье и еще ежемесячный минимум на жизнь.
Его отец, немецкий военнопленный, женился на украинке, когда они отстраивали разрушенные войной советские города. Отца расконвоировали, но он должен был отмечаться в спецкомендатуре. И эти годы в Германии засчитали родившемуся вскоре Валерке как период его репрессированного младенчества и детства. Вот и выдали деньги – за страдания.
Это была большая сумма, и ему понадобилось целых три года, чтобы их прогулять и пропить. Он все- таки был не немецкий немец.
А когда деньги кончились, как все хорошее, Валерка остался только при минимальном пособии – на жизнь.
Он сидел в своей квартире в Берлине и быстро спускал на пиво выдаваемое на прокорм. Было скучно. Обеспеченная жизнь теряет всякий смысл.
И тогда Валерка решил заработать сам. Он сдал государственную квартиру какому-то залетному поляку, промышлявшему литературой и мелким бизнесом, погулял недельку от души и пошел в американскую контрразведку. Ему хотелось и денег, и смысла.
– Я не могу оставаться в квартире, – объяснил он американцам. Туда уже приходил связной из Москвы.
Они понимающе слушали, записывали и спрашивали. Валерка самозабвенно рассказывал, как его якобы завербовали и заслали в Германию. Единственное, что он не мог внятно объяснить, зачем. Но три дня его опекали в номере хорошей гостиницы, давали обеды и ужины в ресторане. От пуза. С приятными и внимательными собеседниками.
На третий день допросов американцы посадили его на полиграф. Обвязанный проводами, Валерка очень удивился, что наполовину там, где он говорил правду, техника показывала ложь. И наоборот. Но это его не спасло. Американцы потеряли к нему интерес и передали коллегам из Бундеса.
Немцы уже не церемонились и засадили его в камеру знаменитой тюрьмы Моабит, где он натаскивался на разговорном языке и познавал жизнь в ее подлинной сущности человеческих отношений. Четыре месяца они думали, что с ним делать, и наконец отпустили на все четыре стороны… Для Валерки это оказалось слишком далеко.
Вскоре он женился на русской и бросил ее с ребенком во вновь полученной и оплачиваемой государством квартире. Гонял машины в Беларусь и там снова встретил женщину, уже молодую, которую вывез и сделал с ней еще троих детей.
Почему троих?
Во-первых, оплачивают больше квартиру, выше пособие, ежемесячное и единовременное. И на каждого ребенка много лет дают дополнительно 154 евро в месяц.
Новая жена сдала его полиции, когда он перевез в Германию почти всех ее родственников. Валерка под настроение дал ей в глаз и сел на полгода за насилие в семье.
Но затем эмигрировали родители, и он благополучно и надолго загулял на компенсацию, которую получил его отец за страдания от режима. Как оказалось, до плена молодой солдат войск СС.
– Все-таки мой отец победил, – сказал Валерка, указав на какой-то немецкий журнал с портретом российского президента. – Я бы вернулся. Но только в Москву. Даже обращался за гражданством в посольство. Там сейчас жить можно.
И мне нечего было ему ответить…
ГОСУДАРСТВО
