тронулась, как человек от своего кромешного будущего. И вконец съехала. Вскоре оставаться стало неприличным. Перед соседями, которые шептались:
– Что-то они там крутят, неизвестно, что.
Но… мама знала.
– Если дураку нечем заняться, – говорила она, – он становится антисемитом.
В Израиль Рабиновичи эмигрировали втроем: он, его старший брат и жена брата. Тоже Рабинович, хотя в девичестве была блондинкой и Беловой. Она больше всех и агитировала за отъезд. «Не могу, – говорит, – больше в этой стране жить. Устала от лицемерия и бюрократии». Думала, что в другом месте все по- честному устроено и вокруг одни Рабиновичи. Такие же, как эти. И их друзья. И они так же думали, ничего об окружающем мире не зная. Но мама… знала.
– Люди везде одинаковы, – сказала она. – Только национальности разные, чтоб не скучно было кучковаться. Если удобрение разбросано по всей земле, то оно ценно и плодотворно. Но когда оно собрано в одном месте, то это уже просто куча… Так и евреи.
Она уже все повидала. Даже то, где не жила.
По повестке Рабинович должен был опять пройти проверку на пригодность в уже другую армию. И там начали с горячего.
– Так вы состояли в Коммунистической партии? – выпытывал особист.
У него уже имелись дом, жена и дети. Но хотелось чего-нибудь настоящего.
– Подожди, – сказал Рабинович. – Сначала я был звеньевым октябрьской «звездочки». Каждое утро становился у двери и проверял у одноклассников внешний вид и руки, чтобы они были незапятнанными, как совесть безработного. Это считалось ответственным заданием, и я им очень гордился. Чистые руки, горячее сердце, холодная голова. Ну, ты знаешь. Должен знать. И еще я следил, чтобы в моем звене никто не забывал носить звезду с барельефом Ленина.
– Звезду? – напрягся особист. – Это что, какой-то особый значок коммуниста?
– Подожди, – сказал Рабинович. – Затем я был старшим пионерской группы. Это как взвод, где каждый должен выполнять общественную работу, выписывать газеты, отдавать салют и носить шеврон на рукаве с веселым другом барабаном. И еще красный галстук на шее.
– Какой галстук, партийный?
– Подожди, – сказал Рабинович. – Потом я стал комсомольцем. Как все. Коммунистический союз молодежи, знаешь? Отвечал в своей ячейке за членские взносы. Тоже ответственно, но мне доверяли. Еврей, говорили, посчитает правильно. А если нет, то всегда есть, с кого спросить. И я собирал деньги каждый месяц, а потом сдавал их на нужды организации и ее активность.
– Коммунистическую? – уточнил особист.
– Подожди, – сказал Рабинович. – Потом я хотел вступить в партию, поскольку стал зубным техником и не хотел оставаться один, если вдруг придет полиция с дурацкими вопросами по социалистической экономике. Все-таки золото в руках. Что-то и на руки перепадало. А в партии «крыша» посолидней, чем в зубном деле.
– Золото партии, – понимающе кивнул особист.
– Подожди, – сказал Рабинович. – Партия считалась золотым фондом общества. Это как мафия, понимаешь? Лучшие из лучших, но по идее. Чуть что, было куда и к кому обратиться. Мне дали выучить устав в красной обложке. А когда учить? Зубы вставлять – не заговаривать. Вот и не приняли. Погодите, сказали, Рабинович, ваше время еще не настало. А когда пришло, они сами все поделили, без меня.
– Значит, вы в партии не были, – успокоился особист и что-то отметил у себя в тетрадке.
«Прямо как писатель», – подумал Рабинович, но промолчал. Ночью у него был плохой сон и стул. В животе крутила рваная музыка, праздник жизни. Но сегодня явно не его.
– Знаете ли вы военные секреты? – снова прицепился особист.
– Секреты? – Рабинович прислушался к себе, замирая от перепевов. Он любил современную музыку.
– Я не знаю. Но… мама знает. Она до пенсии работала на заводе детских колясок, а на самом деле кроме них там делалось оружие.
Возникла пауза. Рабинович почувствовал, что в чем-то не прав. И потому продолжил, доверительно наклонившись вперед.
– Какое оружие, мне не известно. Но… мама знает. Она осталась в России, не захотела на старости лет менять хорошую квартиру на свободу. Если надо, могу позвонить и спросить.
– Не надо, – испугался особист и стал растирать большой палец на левой руке, возбуждаясь. – Последний вопрос: вы вспомните кого-нибудь из приехавших в страну, кто имел до эмиграции контакты со спецслужбами?
– Какими? Нашими?
– Русскими, – смешался особист.
Лично не знаю. Но… мама знает.
– Если на человека нет «дела», – говорила она, – значит, он бездельник. Мама еще Сталина в гробу видела.
Так они и поговорили. Правда, еще немного пришлось задержаться на медицинской комиссии. Армии всегда нужны люди для свободных ружей.
– Вы наркоман? – спросил его в новом кабинете озабоченный, но нерусский, доктор.
– Нет, хотя и пробивает. Иногда такое вдруг кажется. Живешь день или два. И вдруг кругом враги, и все лезут, лезут… А внутренний голос говорит:
– Надо держаться, стоять до последнего патрона.
– Патриотично. Это хорошо для солдата, – примирился доктор. – Патронов у нас хватит на всех. А пьете?
– Немного, но по-русски. Могу литра два.
– В месяц?
– Я что, больной? За вечер. А в праздники – подряд.
– Ну, это как кто рассчитывает, – доктор задумался, пошевелил губами и вписал к себе в таблицу – пьет 150 граммов. В неделю.
– Загребут, как пацана, – смалодушничал Рабинович и пожалел, что открестился от Компартии. Может, с ней, как с судимостью, в армию не берут? Иначе зачем спрашивать? И зашевелил дальше по кабинетам.
До плоскостопия он так и не дошел, поскольку самым внятным оказался психиатр. Пожилой и грустный, как еврей. Или русский после праздника.
– Вы «там» уже служили? – спросил он, безнадежный.
– Меня не взяли…
– Тогда идите, – оживился доктор. – Следующий…
И Рабиновичу дали 31-й израильский профиль. «Белый билет». Освобождение. Живи, но кое-куда на работу не возьмут. А на государственную службу он и так не собирался. Сам не знал – почему. Но… мама знала.
– Береги честь смолоду, – говорила она, начитанная.
Жизнь пошла своим чередом, в полосочку. И он уже совсем забыл обо всем этом, пока однажды жизнь не напомнила, что будущее нередко так и остается на поруках у прошлого.
Жена его брата решила, что хватит учиться на разных курсах и пора искать серьезную работу. Точнее, решила не она, а обстоятельства хронической нехватки денег. Будучи биологом по образованию и прежней работе, ей повезло наткнуться на объявление, что в какую-то лабораторию нужен сотрудник. Правда, в Димону. Израильтяне и арабы знают – это такой маленький городок пенсионеров в центре пустыни Негев, но рядом с ним… Здоровее вслух не вспоминать. Один бывший тамошний лаборант, Мордехай Вануну, уже сказал об этом на весь мир, четверть века назад. И с тех пор сидит не то что невыездной, а безвылазно. Короче, это как с женой. Есть вещи, которые лучше не знать.
Но… мама знает.
– Чем короче память, – говорила она, – тем длиннее жизнь.
Однако Рабинович, она же Белова, решилась. Зная, что теряет многое, особенно покой. Но он-то ей и
