пообещали обучить скаридов достижениям галактической технологии; Скарида пообещала пустить тетраксов во все уровни Асгарда, находившиеся под ее контролем. У Девятки ближайшая цель была самовосстановиться, но она согласилась не отгораживаться от всего мира и решила, что пойдет на трехстороннее сотрудничество.
Вернувшись невредимым из галлюцинаторного приключения при контакте с чужеродными сознаниями, я имел все основания быть довольным собой. Так я и делал. Какое-то время я был полон кипучей энергии и огромного чувства гордости, поскольку полагал, что сделал огромный прорыв, оставшись в живых после этой встречи и достойно проведя то, что я считал контактом.
Сам Асгард воззвал ко мне стать его спасителем.
Но когда я спустился с адреналиновых небес на землю, меня вдруг забеспокоило, что же там произошло в действительности и каких дальнейших действий от меня в связи с этим ожидают?
И тогда меня охватили сомнения.
Во-первых, теперь я был гораздо менее уверен, что виденное мной вообще хоть что-то означало. Как я мог быть уверенным, что мой сон не был просто сном, а мое чувство самозначимости не что иное, как обычная мания величия?
С другой стороны, если действительно произошло «нечто», как я могу узнать, что это такое? Даже если я не ошибся, когда ощутил направленный на меня сигнал информации и принял его, то могу ли я ручаться, что правильно его прочитал?
И если только все произошедшее действительно имело место и какое-то существо из глубин макромира, большое, прекрасное и совершенно таинственное, взывало ко мне о помощи… тогда что, черт возьми, может сделать простой человек для существа, настолько от него отличного и настолько превосходящего по своим возможностям?
Действительно, что я мог сделать?
Эту главу своей жизни я открывал с ужасным ощущением непонимания смысла дальнейшего существования, но то было от обычной скуки и обилия возможностей самореализации. Теперь же я встал перед новой неизвестностью — 'что я могу?' и 'что делать дальше?', — гораздо более неопределенной и ужасной.
Существовала вероятность, что я действительно избран совершить нечто грандиозное, но я не имел ни малейшего понятия, как к этому подступиться.
Я, и только я один, был вместе с Девяткой, когда из глубин Асгарда донесся тот страдальческий зов о помощи, пронесшийся сквозь нас как раскаленный ветер. Мирлин и Тульяр пережили настолько сильный шок на первых стадиях контакта, что их забросило в долину смерти, в чем я очень скоро убедился, когда они выздоровели и заявили, что ничего не помнят из произошедшего с ними. Даже если в их сущности закрались частички чужой души, то они об этом не подозревали.
А тот факт, что я пережил это совершенно по-другому, ничуть не прибавлял мне доверия. Я готов был признать, что ко времени вступления в игру существ, проявлявших себя в моем видении в образе огненных глаз, они научились действовать мягче и осторожнее, поэтому хрупкое и жалкое гуманоидное сознание на сей раз сумело их выдержать.
За разъяснениями я обратился к Девятке, но она не смогла пролить хоть каплю света. Контакт воздействовал на нее так же жестоко, как на Мирлина и Тульяра, а нанесенные ей раны по-своему были даже тяжелее. Она не смогла ни подтвердить, ни отрицать моей интерпретации контакта как зова о помощи. Даже когда я в очередной раз подключился к ней через интерфейс, чтобы предоставить прямой доступ в мои воспоминания и интерпретации пережитого опыта, она не сделала никаких выводов. Ее знания в этом смысле были не более достоверны, чем мои, а скептицизм не менее стойкий.
Вероятно, будь она в полном порядке, ей удалось бы задействовать более мощные ресурсы, чтобы разобраться во всем этом, но сейчас она отдавала все внимание и все силы, за исключением малой части, делу самовосстановления.
Разумеется, мои отношения с Девяткой имели более специфический характер, чем ее отношения с Мирлином или любым другим существом моего типа. У нас имелся общий секрет; обстоятельства связали нас узами, и слово «узы» в данном случае не являлось абсолютной метафорой. Каким-то образом Девятка была во мне… и огненные глаза тоже были во мне, какое бы сознание за ними ни стояло.
Не имело значения, что я только-только начал понимать Девятку. Она естественным образом выбрала мое лицо для последующих визуальных проявлений. Она признала, что каким-то неуловимым, но явным образом мы частично обменялись сущностями, и теперь часть меня жила в ней, а часть ее — во мне. Это взаимное признание было краеугольным камнем, на котором мы могли строить доверие и делать общие дела.
Но она, как и я, понятия не имела, что можно и что должно сделать в ответ на якобы полученный мной призыв.
Томясь в неведении, мы колебались, выжидая, когда произойдет что-нибудь еще. Но мы надеялись не только на третий контакт: Девятка с удовольствием избежала бы очередного столь травмирующего эксперимента. Мы ожидали некоего процесса изменения во мне. Мы ждали и боялись, что мой опыт может иметь непредсказуемые последствия.
В конце концов я действительно ощущал, что здорово изменился по сравнению с тем, каким был раньше, хотя описать словами, на что это походило, было очень трудно.
Пока я бодрствовал, я был самим собой, а когда первичное ликование испарилось, то оказалось, что внутренне я остался тем, кем был раньше упрямым, замкнутым, часто насмешливым и грубоватым, но все же с человеческим сердцем в нужном месте.
Правда, во сне меня иногда посещало странное чувство, затягивающее в более глубинные слои моей личности, чем те, с которыми я привык повседневно иметь дело и которые я использовал для общения с миром. Но в призрачную пустыню я больше никогда не возвращался и никогда больше не видел отшлифованных эрозией монолитов, не видел огненных глаз, хотя какие-то смутные ощущения таились во мне. И даже больше, чем ощущения. Иногда слышались слабые, хрупкие голоса, бормотавшие ворчливым шепотом, словно пытаясь что-то сказать, вспомнить или даже чем-то стать. Я стал опасаться, что эти сны начнут вторгаться в реальность. Время шло, но этого не происходило.
Очень часто я возвращался в комнату, где стояли кресла с подголовниками, чтобы вновь и вновь войти в прямой контакт с раненой Девяткой, чтобы испытать наяву еще более экзотические сны, чем виделись мне по ночам. Но начать серьезную работу по организации канала связи было, как я уже объяснял, совсем непросто.
Хотя Девятка уже знала пароль и английский, но между нашей речью и странным, не существующим нигде миром электронной информации существовало еще много преград. Девятка же страстно хотела говорить. На самом деле она хотела, чтобы я хоть чуть-чуть прикоснулся к их сообществу. Разумеется, ей не было никакого смысла принимать меня к себе, сделав Десятым, но она действительно хотела меня знать, и совсем не так, как знала Мирлина.
Я думаю, что ожидание и проводившаяся во время него работа имели большое значение. Я думаю, что по-своему имела значение даже неопределенность.
Нельзя было развернуться и уйти. Ни я, ни Девятка не знали, что нам или мне надо совершить. Нам было известно наверняка; что путь вперед — это путь вниз, и, кто бы нас ни встретил в самом сердце Асгарда, дорогу туда необходимо найти.
Один очень умный человек сказал: 'Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать'. Он мог бы здесь добавить, что придет время, когда всего лишь выдумать окажется недостаточным. Необходимо еще и встретить. Даже если наши боги — выдуманные, в нас все равно живет потребность узнать, чего они от нас хотят.
Вот поэтому, окончив писать второй том своих приключений, я собрался вновь продолжить путешествие к Центру Асгарда, чтобы узнать, не найдется ли для меня местечка в чертогах Валгаллы и какую задачу я должен выполнить, чтобы это местечко получить.
Я буду, как всегда, героем по недоразумению и оставляю на суд читателя, хорошо это, или плохо.
