Грендам, не ожидавший появления в передвижной резиденции кого-то еще, даже подпрыгнул на месте:
— Ты!!! Дайлемит! Что ты тут делаешь? Как ты посмел?.. Да как ты посмел, тухлая отрыжка болот?
— Я здесь по приказу многоустого Акила, — спокойно ответил Третий. — Он сам велел мне явиться в башню, как только пробарабанят сигнальную дробь. Отряды ополченцев под командованием сотников уже перебрасываются к Порталу-один. А тебе, мудрый Грендам, совершенно не обязательно так вопить, словно тебя режут, как тех, захваченных в Этериане.
Грендам захлебнулся слюной, скаля желтые зубы и теребя на груди свою мешковатую, неряшливую и давно не стиранную блузу:
— Что такое говорит этот выродок?.. Акил! Он сказал: ополченцы! Это же горожане, многие из которых держали в руках разве что кухонный нож! Зачем ты бросаешь их на укрепления Храма, если у тебя есть гареггины из числа опытных воинов, даже бывших Ревнителей? Почему бы тебе не двинуть вот этих хваленых дайлемитов, раз они так рвутся в бой и хотят найти хорошенький кол для своих задниц?
— Кажется, я говорил о том, что тебе не следует давать мне советы в том, в чем сам ни Илдыза не понимаешь, — холодно отвечал Акил, и кожа на его мощном лбу задвигалась, собираясь в складки. — Твои советы дурацкие, и мне лучше знать, что я делаю! Зачем мне открывать все козыри? Нам противостоят не жалкие муниципальные стражники, охранявшие не менее жалкую Этериану. Нам предстоит сразиться с лучшими воинами обитаемого мира, противостоять которым могут разве что лучшие Обращенные Леннара и еще те немногие, что призваны под священный знак сардонаров! И эти воины должны увериться в том, что им не составит труда отогнать от стен Храма эту толпу ослов, возомнивших себя бунтовщиками!
— Не очень-то лестно отзываешься ты о своих сторонниках, храбрый Акил, — иронично проронил Третий.
— Ты еще не слышал, что говорит о них Грендам… Священный знак! Что ж, Третий, сейчас я дам тебе указания, когда и как тебе и твоим людям следует вступить в бой. И — береги себя! Ты еще понадобишься мне.
— Звучит обнадеживающе… — пробормотал Грендам, спускаясь башенной секцией ниже, в то время как другой вождь сардонаров разъяснял дайлемиту его обязанности. — В последний раз Акил говорил такие слова старому доброму Госпу, прежде чем перерезать ему два дня спустя собственноручно глотку. Добрый Акил, милосердный Акил, да будет мудр и милостив стоустый Акил! Во славу Леннара, сожри его священный червь!..
Между тем около тысячи сардонаров подошли сразу к двум порталам Храма. Лишь у немногих проснулся былой страх перед величием и грандиозностью храмовой твердыни, накрепко засевший в душе и вскормленный многими поколениями предков. Большинство из этих вояк было уверено в том, что штурм будет мимолетным и быстрым, а потом настанет сладостная вечность, отведенная для мщения, мщения!.. И не одна из этих тертых лежалым и жалким бытом душонок предвкушала, как дрогнут и сомнутся братья ордена, как лягут они под мощными ударами сардонаров и подставят под отточенную сталь клинков свои жилистые шеи! Впрочем, многие из ополченцев черпали свою храбрость, горячность и отвагу в ядреных отварах, которые обильно приготавливались в лагере сардонаров в течение почти всей ночи. Лишь немногие — большей частью сотники — задумывались над тем, почему Акил, очень строгий в своих боевых предписаниях и блюдущий железную дисциплину в стане своих сторонников во время военных действий, допустил подобное безобразие.
Надо сказать, что далеко не все сардонары пили пьянящие отвары… Злоупотребляли преимущественно горожане, ополченцы, чернь, получившая первый боевой опыт в резне в Горне и при взятии Этерианы…
Не многие из них дожили до дневного света.
Глава седьмая
ШТУРМ. НЕСКОЛЬКО СЛОВ ИСТИНЫ
Итак, десять сотен сардонаров бесшумно (так казалось им самим) подкрались к самым воротам порталов. Самый шальной попытался открыть громадные ворота, попросту навалившись на них плечом, ему принялась помогать пара таких же болванов, но вскоре они убедились, что этих потуг несколько недостает для того, чтобы открыть дорогу в сердце Храма. И если кто-то еще и сохранял иллюзии относительно бесшумности переброски к стенам и воротам твердыни, но в следующее мгновение все они совершенно рассеялись… Словно сотни назойливых насекомых пропели в воздухе, разбуженные утренней свежестью и голодом, и тотчас же этот голод был утолен. Да! Из многочисленных тайных ниш, смотровых площадок и схронов в пилонах порталов выскользнули несколько десятков фигур, едва различимых на темном камне, вскинулись руки и синхронно выбросились в резком хищном жесте — и вниз, на головы самонадеянных сардонаров, устремились десятки остро отточенных коротеньких копий с массивными остриями. Это были знаменитые миэллы, так называемая осадная их разновидность, с утяжеленными наконечниками. Большая часть миэллов угодила в цель, да и сложно было промахнуться, когда до большинства из этих многочисленных и неразумных мишеней было лишь два-три десятка анниев.
Острые как жало дротики с равной легкостью входили в податливую человеческую плоть и пробивали легкие доспехи, которыми к тому же были снабжены далеко не все осаждающие. Миэллы рассаживали черепа и дробили кости, тяжелые наконечники ломали хребты и разрывали трахеи, и те, кто умирал тут же, на месте, сразу, мгновенно, были самыми счастливыми. Страшные крики гибнущих людей, пришпиливаемых к земле, пронизываемых навылет, разорвали сырую подгнившую тишину. Один из наиболее неразумных сардонаров, тот, что совсем недавно с наглой ухмылкой и пылающим взором пытался открыть плечом неприступные ворота, теперь тщился оторвать от земли приколотую к ней копьем ногу, выл и раскачивался всем телом, словно на молитве, — до тех пор пока еще один миэлл не угодил ему в основание черепа, раздробил шейные позвонки и, пронизав насквозь все тело до самого седалища, убил наповал. Он остался сидеть, словно живой: вошедший в почву металлический стержень миэлла не дал ему упасть. Вой, пронзительный визг и предсмертные хрипы царапали неприступные стены Храма, но засевшие в бойницах и в нишах пилонов Ревнители сочли необходимым дать и третий залп-бросок, вслед за первым и вторым. Третья волна остро отточенной жалящей смерти накрыла уцелевших, и лишь около пяти десятков недавних храбрецов сумели, бросившись наутек врассыпную, отойти от гибельных стен и порталов.
— Вторая очередь! — заревел Акил, высовываясь из башни. — Сотники!!! Грендам, приготовься говорить воспламеняющую речь, грязное отродье Илдыза!..
Вторая волна атаки на Храм накатила куда более стремительно, чем первая, и уже не было надобности прикрываться все светлеющими утренними сумерками. Теперь в ход пошли более опытные сардонары, которыми командовали бывшие Ревнители. Вторая волна атакующих располагала более мощными доспехами и могла прикрываться трофейными щитами, захваченными в оружейном подвале Этерианы. Впрочем, миэллы прошивали и такую защиту, но самые опытные воины прикрывались, держа щиты над собой на вытянутых руках, так что копья застревали в них, нанеся бунтовщикам лишь незначительные повреждения или вовсе не зацепив.
— Гареггины?.. — прохрипел Грендам, наблюдавший за этой попыткой штурма из передвижной башни. — Гареггины, почему ты не выпускаешь их, ведь ты хвастался, что они нечувствительны к любой боли, не знают страха и неслыханно искусны в бою!..
— В обоз! — крикнул ему Акил, высовываясь из смотровой щели. — В обоз! Произноси речь! Пошел… вдохновитель!!!
Грендам подскочил и зашипел, словно его окатили кипятком и, своротив набок язык и перекосив свое тяжелое, серое лицо, длинным неровным шагом устремился в лагерь, раскинувшийся за передвижной башней вождей. Здесь, окруженный жаждущими внимать ему лицами, Грендам почувствовал прилив того экстатического вдохновения, что позволяло ему поднимать и разжигать едва ли не беспомощных калек и
