иззавидовались. – Она поудобнее уселась в глубоком кресле, свесив тощие ноги через подлокотник.
– Ты просто пытаешься оттянуть укладывание в постель до десяти часов, – пошутила Аллисон.
Но в душе ей было очень приятно, что двенадцатилетняя дочь одобряет ее новую работу. Ей необходимо было иметь что-то за душой, чтобы противостоять финансовому подкупу, которым пользовался Дуглас, чтобы отнять у нее дочь. К этой тактике он прибегал в перерывах между многочисленными судами.
Дуглас мог таскать ее по судам бесконечно и наверняка собирался это делать до той поры, пока она в состоянии платить адвокатам и противостоять его нападкам. Ведь у нее не было его возможностей. Аллисон вздрогнула, представив себе, что будет, когда кончатся деньги. Меган означала для нее все. Она не могла позволить себе потерять ее, тем более отдать такому паршивому отцу, как Дуглас. Будь у нее побольше времени, она смогла бы преуспеть… Да еще если бы ей было двадцать четыре, а не тридцать четыре. Но тогда Дуглас не влюбился бы, вернее, не прельстился медсестрой двадцати одного года от роду. И она не узнала бы, чего он на самом деле стоит.
Аллисон решительно сжала губы. Изменить прошлое она не в силах. Никто не в силах. Однако она может сделать так, чтобы будущее отличалось от настоящего.
Она поморщилась, увидев собственное изображение на экране телевизора. Сидя на диване всего в трех футах от телевизора, она разыскивала предательские морщинки, поскольку знала, что они есть или скоро появятся. Она фотогенична, это следовало признать. Высокие скулы, наследство далекого индейского предка, темные волосы, пышные и блестящие от природы, к тому же хорошо ухоженные, свободно обрамляли лицо. Не блеск, но вполне ничего, признала она.
– Жалко, что папа забрал телек с большим экраном, – пожаловалась Меган.
– Как сказать. На большом экране мы бы разглядели мои морщины.
– Сделай подтяжку. Папа сказал, что он и сейчас готов.
Аллисон чуть не застонала. Для Меган, дочери хирурга-косметолога, пластическая операция была чем- то вроде мытья рук – раз надо, так надо, неизбежное зло, так сказать; любая женщина, которой за тридцать, уже сделала парочку. Но если Дугласу удастся усыпить ее, держа при этом в руке скальпель, он скорее перережет ей горло, чем уберет морщины.
– Кто этот классный мужик? – Меган показала пальцем на человека, прислонившегося к стене, оторвав взгляд Аллисон от своего собственного изображения. – Смахивает на рок-звезду или что-то вроде.
– Что-то вроде, – ответила Аллисон, удивившись, что девочке удалось разглядеть в бродяге черты, отличающие его от других бездомных. – Он живет на улице.
– Бродяга? Ну уж нет. Знаешь, он похож на знаменитость, которая скрывается.
Если и были у Аллисон сомнения насчет необходимости разобраться с этим человеком, теперь они улетучились. Дети видят многое с ясностью, которую взрослые теряют навсегда. Возможно, здесь и кроется тот замечательный материал, о котором она так долго мечтала.
Аллисон слегка улыбнулась и позволила себе немного пофантазировать. Вот бы ей стать популярной телеведущей, чтобы Дуглас и его Бонни всякий раз, включая телевизор, видели на экране ее улыбающееся лицо. Пусть тогда таскает ее в суд хоть каждую неделю. Она перекупит его собственного адвоката. Пусть пообещает Меган меховое манто на Рождество – та скажет, что у нее дома целых три.
Первым делом надо будет перебраться из этого временного жилища в дом, где все работает. Тогда Дуглас не сможет утверждать, что она неспособна обеспечить дочери приличные жилищные условия. Самое смешное, что именно Дуглас купил этот дом и навязал его ей при разводе.
На этот раз, поклялась она в душе, она сама обеспечит их приличным домом и уровнем жизни, освободится от домогательств Дугласа, а уж если все будет принадлежать ей, никто не сможет отнять у нее ни ее материального благополучия, ни ее душевного покоя… Ни ее дочь!
– Это все? – спросила Меган, вернув ее с облаков на землю.
Аллисон взглянула на экран и увидела, что там обсуждают местные налоги.
– Да, на этот раз все. Я еще один репортаж делала, но не знаю, покажут ли они его сегодня.
– Вот бы еще разок взглянуть на того клевого мужика. Мне бы поближе посмотреть, спорю, я бы угадала, кто он.
– Поживем – увидим, – ответила Аллисон, прибегнув к обычной родительской уловке.
На самом деле ей запала в голову та же мысль. Ей требовалась его фотография – ее можно увеличить и вглядеться поближе. Меган права, размышляла она, все еще видя того бродягу мысленным взором. Он действительно чем-то напоминает этих длинноволосых рок-певцов. Но двигается он как спортсмен, не как мускулистый футболист, скорее как гибкий и изящный гимнаст, пловец или конькобежец.
Аллисон вздрогнула и остановила себя, раздосадованная тем, что этот бородатый бездельник так интересует ее. С ума соскочила, укорила она себя.
Ее раздумья прервали громкие звуки рекламного ролика.
– Все, – сказала она, – конец шоу. Наверх и спать.
– Ну, мам, – по привычке запротестовала Меган.
– Я послушаю прогноз погоды, потом и сама пойду спать. Поцелуй меня на прощание.
– Ну, мам, – повторила девочка, но обняла ее, прежде чем поскакать по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
Еще немного, подумала Аллисон, и она решит, что слишком взрослая, чтобы целовать мать на ночь. Дочь стремительно взрослела.
По крайней мере часть моей жизни зависит только от меня самой, думала Аллисон. Завтра займусь этой новой идеей, выслежу бродягу, выясню, кто он такой, и, если повезет, сделаю классный репортаж. Правда, с везением в последнее время дела обстоят неважно.
