светлело, нежные персиковые переливы расплывались в вышине. Снег уже подтаивал, температура начала подниматься. Кругом смерть и кровь, а здесь такая красота. Ему почудилось, что он слышит отдаленную трель утренней птичьей песни. Какие птицы поют по утрам в Америке? Мысль эта возникла случайно, и он тут же выбросил ее из головы. Незачем ему это знать. Но песня каким-то образом принесла ему ощущение умиротворения — Хлоя просыпалась под этими нежными и яркими небесными красками, слушая песни неведомых птиц…
Он направился к дому: Моника могла разослать своих наемников обыскать территорию, но сама она непременно пошла в дом. Ее инстинкты всегда работали великолепно — он мог только надеяться, что они недостаточно сильны, чтобы привести ее прямо к Хлое. Крохотный чулан трудно отыскать в темноте, и, если Хлоя все еще сидит там неподвижно и беззвучно, у нее остается шанс.
Оставить ей фонарик было дурацкой идеей, но он не мог вынести мысли, что она будет погребена во мраке, которого так страшится. И можно было только надеяться, что это маленькое проявление доброты ее не убьет.
Он издалека услышал их шаги. Они не делали попытки таиться, да и трудно было бы идти по свежевыпавшему снегу, не производя шума. Видимо, они рассчитывали его выманить. Он скрылся в тени и смотрел, как выходит из подвала Моника, сопровождаемая двумя мужчинами. У одного из них через плечо была перекинута Хлоя.
Она была без сознания, но не мертва. Если бы она была мертва, они бы бросили ее на месте. Он увидел на ее бледном лице кровь, к которой прилипли пряди волос, и понадобилась вся его многолетняя выучка, чтобы не сдвинуться с места, не издать ни звука. Он не мог рисковать, пытаясь застать их врасплох. Если он потерпит неудачу, Хлоя умрет. Он должен выждать.
Моника открыла дверь, и он впервые разглядел ее толком. В предрассветном сумраке видно было немного, но достаточно, чтобы понять, что эта скелетоподобная фигура была его бывшей любовницей. Пуля натворила много бед — неудивительно, что Монике захотелось убивать. Логика, по которой она выбрала Хлою, была извращенной, но неоспоримой. Если бы не Хлоя, все было бы решено в замке и не было бы той кровавой парижской ночи. Она позволила себе разозлиться на Хлою и тем ослабила свою защиту — и чуть не умерла из-за этого.
И в конце концов она умрет из-за этого, как только он сможет хорошенько прицелиться. А пока он не мог ничего — только следовать за ними и выжидать подходящий момент. Он слишком много раз подвергал Хлою опасности. Этот раз должен быть последним.
Весеннее утро было ясным и спокойным, снег таял под ногами, молодая листва на деревьях шелестела под малейшим дуновением ветерка. Еще одно мгновение — и он понял, куда они несут Хлою. Он должен был знать, что разум Моники безошибочно просчитывает все.
Старая заброшенная шахта.
Выбор был прост. Либо Хлоя мертва, и их предварительная разведка имела целью найти место, куда можно сбросить ее тело и где оно не будет найдено — особенно если они подожгут центральную усадьбу. Либо же они знали о ее страхах и несли ее туда специально, чтобы помучить.
Зная Монику, он склонялся ко второму варианту. Ее вряд ли заботило, найдут ли тело Хлои — она к этому времени давно будет вне досягаемости. И вряд ли она сбросит Хлою в заброшенную шахту, всего лишь пустив ей пулю в лоб. Он сомневался даже в том, что она оставит целым ее тело. Безумная ярость Моники требовала для жертвы все новых терзаний — как до, так и после смерти.
Пистолет удобно лежал в его руке, холодный, как были холодны его руки, как была холодна кровь в его жилах. Восходящее солнце плавило снег, но ледяной мороз в его сердце ничто не могло расплавить. Не думай о ней, приказал он себе. Сосредоточься на цели и не позволяй чувствам застить тебе дорогу. Единственный способ спасти Хлою — не колебаться. Ему необходимо было нарастить на себя ледяной панцирь рассудка, стать машиной и ничем более.
Но Хлоя расплавила лед, который служил ему опорой. Его броня исчезла, и впервые в жизни он испугался, что может проиграть.
Он бесшумно двинулся через лес. Даже палая листва не шуршала под его ногами. Как только он понял, куда они направляются, он принялся обходить их, чтобы добраться до места раньше и занять удобную позицию. Вход в старую шахту находился как раз под первым холмом — сейчас он зарос кустарником, был заколочен, заклепан цепью и заперт.
Нет, не заперт. Когда он производил рекогносцировку, родители Хлои были еще здесь, и вход в старую шахту оставался нетронутым. Сейчас же на его месте зияла черная дыра. Моника выяснила все, что ей было нужно: именно это было самым страшным кошмаром для Хлои.
Они приближались, не делая попытки заглушить производимый ими шум. Двое мужчин разговаривали на каком-то среднеевропейском диалекте — вероятно, на сербском. Бастьен разобрал всего несколько слов, и ему очень хотелось, чтобы рядом с ним была Хлоя — внимательная, разумная, понимающая, кажется, все языки на свете. Она бы перевела ему.
При дневном свете узнать Монику было гораздо трудней. Она обрила голову — он не знал, было ли это требованием моды или хирургии. Одна сторона ее лица была полностью изувечена: пришлось удалить часть лицевой кости, когда извлекали пулю, а времени для восстановительной операции не было. Она выглядела, как отвратительный призрак себя былой — до ужаса тощая, до ужаса безумная.
Один из сербов сбросил тело Хлои на холодную землю, и ее приглушенный стон прозвучал точно музыка. Она была жива, в сознании, и все, что ему требовалось сделать, — это встать между нею и Моникой. Сербы не представляли трудности — расправиться с ними было делом нескольких секунд. Он был очень хорошим стрелком, а ни у одного из них не было наготове оружия. Второй будет мертв еще до того, как упадет на землю первый.
Хлоя перекатилась на спину и застонала, пытаясь сесть. Бастьен не издал ни звука, когда Моника подскочила и с размаху пнула ее тяжелым кожаным ботинком. Достаточно было того, что вскрикнула Хлоя.
— У тебя есть выбор, малышка, — заявила Моника. — Я могу прямо сейчас приставить пистолет к твоей башке и разнести вдребезги твои жалкие мозги. Это было бы проявлением величайшей доброты, а я думаю, что тебе известно, как это на меня похоже — проявлять доброту. Влад и Дмитрий, безусловно, заслужили некоторое вознаграждение за то, что довели дело до конца, и они оба выразили… гм… определенный интерес к способу получения этого вознаграждения перед тем, как ты умрешь. Вы, американские девушки, так чувствительно переживаете изнасилование, что это может быть весьма забавно. Я могу понаблюдать, и ты не будешь знать, в какой момент я собираюсь тебя пристрелить. Мальчики тоже не будут этого знать, что сделает весь процесс еще более возбуждающим.
— Больная сука, — пробормотала Хлоя. Ее рот был окровавлен — кто-то, скорее всего Моника, рассек ей губу.
— Или же ты можешь присоединиться к своему новоявленному герою. Вполне возможно, что он еще не умер. Ты получишь шанс, крохотный шанс выжить, если захочешь им воспользоваться.
— Ты думаешь, я поверю тебе хоть на секунду?
На этот раз Моника не остановила Хлою при попытке сесть. Она просто стояла и улыбалась чудовищной пародией на улыбку.
— Разумеется, ты мне не поверишь. Это просто игра в наперстки. Под одним наперстком — быстрая милосердная смерть. Под другим — изнасилование и медленная смерть. А под третьим — соседство с Бастьеном в его водяной могиле.
Водяной могиле? В какие игры разума играет Моника? Что-то здесь не так. Почему она сосредоточилась на Хлое, когда ее главная мишень — он? Почему она лжет, что уже уничтожила его?..
— Дмитрий был настолько добр, что позаботился о нашем общем друге. Верно, Дмитрий? Я думаю, он должен первым тебя трахнуть — в конце концов, он это заслужил.
Интересно, подумал Бастьен. Дмитрий солгал Монике — она поверила, что он мертв. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы видеть, что она не блефует. Так что же, Дмитрий лгал, чтобы помочь Бастьену? Или чтобы спасти собственную задницу?
С виду он не напоминал никого знакомого, а Бастьен знал большую часть агентов. Вопрос в том, можно ли доверять ему настолько, чтобы обратиться за помощью, или же следует просто убрать и Дмитрия, и его товарища в надежде, что он успеет добраться до Моники раньше, чем она что-нибудь сотворит с
