– Да.
– Я так и думал. Прекрасные руки, прекрасные. Рахмаииновские. – Он кивнул в сторону инструмента. – Не сыграете ли что-нибудь?
– Сыграть? – смутился Майлз. – Я совершенно не в форме…
– Это неважно. Все равно сыграйте. Быть может, Шопена? Вы знакомы с его этюдами?
– Да, но прошло столько времени…
– Прекрасно! Пожалуйста, сядьте. Погодите, я отыщу ноты. Кстати, они вам нужны?
– Нужны.
– Начнем. – Эли выбрал из кипы лежащих на рояле нот сборник этюдов и встал позади.
– Я сыграю четвертый, в до-диез миноре, но предупреждаю, что буду ошибаться.
– Знаю, знаю. Не имеет значения, окажите мне любезность. Не часто попадаются руки, подобные вашим. Майлз справился с этюдом, оплошав во второй части и начал сначала.
– Я говорил, что сыграю плохо, – заметил он.
– Нет, нет, все в порядке. Отлично! Продолжайте… Майлз подчинился, полагая, что перемена настроения у старика, по меньшей мере, обеспечит ему хорошее интервью. Закончив этюд, сыгранный в довольно низком темпе и со множеством погрешностей, он поднял глаза. И увидел стоящую рядом с пианистом женщину лет тридцати на вид, с обворожительно красивым, обрамленным черными волосами, лицом.
– Великолепно, мистер Кларксон! Великолепно! – рассыпался в комплиментах старик. – Роксанна, познакомься с мистером Кларксоном… Моя дочь, госпожа де Ланкрэ. Посмотри на его руки, дорогая. Не правда ли, они исключительны?
Роксанна, улыбаясь, пожала Майлзу руку.
– Вы должны извинить отца. Для него руки – нечто вроде хобби.
– Никаких извинений! – фыркнул Дункан. – Подобные руки встречаешь не каждый день, и они стоят моего волнения. Впрочем, вы пришли сюда не для того, чтобы мы вас обхаживали, а скорее, чтобы обхаживать меня, не так ли? Умасливать и ублажать старину Эли, чтобы тот не оттяпал вам голову как поступает обычно с репортерами?
– В общем, да, – улыбнулся Майлз.
– Что ж, я пущу в ход свое очарование, и вы поймете, что все россказни о Дункане Эли не соответствуют истине: он может быть сладким как патока. Роксанна, попроси Беннета принести кофе. Я усядусь на диване, а мистер Кларксон с магнитофоном – на стул, и я начну болтать, словно заведенный. Ради ваших рук, учтите! Иначе, я был бы просто невыносим. Нам, пианистам, следует держаться поближе друг к другу. Как вас по имени?
– Майлз.
– Ax да, Майлз… Он собирался стать пианистом, дорогая, но позволил критикам запугать себя. Напрасно. Первая заповедь Эли в обращении с критиками гласит: «Если гладить их по спинке, в ответ получишь по зубам. Игнорируй их (это я делаю вот уже пятьдесят лет), и они станут ручными». Вы живете в Нью-Йорке, Майлз, или в этой зеленой потемкинской деревне, называемой Уэстчестером?
– Мы с женой живем в центре, – ответил Майлз, подготавливая магнитофон. – У нас два верхних этажа в старом доме возле площади Шеридана.
– Гринвич-вилидж – хорошо. Прекрасное для жилья место, несмотря на хиппи и туристов. Что ж, а теперь нападайте со своими вопросами. Хотите знать, когда я впервые заиграл на фортепиано? С четырех лет. Первой мелодией, которую я пробарабанил, была «Правь, Британия», а первым любимым композитором – Моцарт. Теперь, спустя семьдесят лет, я все еще влюблен в него по-прежнему – в некотором роде, рекорд. Но Моцарт не надоедает: всегда свеж, остроумен и очарователен. Вам знакома его соната ре мажор для двух фортепиано?
– Я играл ее.
– Прекрасно. Потренируйте партию второго рояля. В следующую субботу у нас вечеринка. Приводите жену, а после ужина мы с вами исполним Моцарта. Или у вас другие планы?
– Пожалуй, нет, – сказал Майлз, снова удивляясь старику. – Мы были бы в восторге, хотя…
– В чем дело?
– Просто, я уже никуда не гожусь, мистер Эли.
– Молодой человек, позвольте судить об этом мне. Уверяю, вы молодцом. С такими руками следует играть, а не брать интервью у древних старцев наподобие меня. Итак, мы сыграем Моцарта и, возможно, я смогу вновь заинтересовать вас музыкой… А теперь – ваш первый вопрос?
Пола Кларксон и Мэгги ван Арсдэйл закрыли свой магазинчик на Бликер-стрит в шесть вечера и отправились к Мэгги, квартира которой находилась на восьмом этаже кооперативного дома и окнами выходила на площадь Вашингтона. Пола забрала Эбби, увлеченно следившую вместе с малышами Мэгги за приключениями «Мальчика Джунглей» на телеэкране, и они пошли домой. Когда Пола с дочерью оказались у красного кирпичного дома, два верхних этажа которого ей с Майлзом посчастливилось снять пять лет назад, было уже без четверти семь. Доброжелательные гомосексуалисты, владельцы антикварной лавки на первом этаже, как раз запирали двери. Отыскивая ключ. Пола дружелюбно махнула им рукой – как ни удивительно, но звали их Рэндом и Хаус[1], – затем открыла собственный вход и поднялась вслед за Эбби вверх по узкой лестнице старинного дома. Квартира размещалась как бы вверх ногами: две спальни, ванная и крошечный кабинет – внизу, а кухня и гостиная – наверху. Но это ничуть не мешало, и друзья лишь завидовали их жилью в отдельном райском местечке с контролируемой рентой посреди огромного мегаполиса.
Пола приказала Эбби принять ванну пока она займется ужином и, поцеловав дочь, отправилась на второй этаж квартиры. Майлз уже сидел в маленькой кухне с бокалом. шабли в руке.
