– Ну, как твой маэстро? – осведомилась она, целуя мужа.
– Очень мил. Правда, немного помешан на руках, – отвечал Майлз. Наблюдая, как Пола ставила в духовку цыпленка, он рассказал ей о странном утреннем интервью с Дунканом.
– Мне здорово повезло. Знаешь, он был чертовски зол, когда я появился. Но после этой странной истории с руками его словно подменили. Я получил отличнейшее интервью.
– Что ты имеешь в виду, говоря о его хобби? Он в самом деле коллекционирует руки?
– Понятия не имею, – пожал плечами Майлз.
– И он хочет сыграть с тобой на двух роялях на следующей неделе?
– Ну да. Только не спрашивай почему: как будто он не может заполучит для игры лучших профессионалов. Впрочем, это похоже на лесть. Ты не хочешь шерри?
– Нет, благодарю. И пожалуйста, дорогой, не пей так быстро.
Майлз, с насмешливо-пьяной физиономией наполнил бокал.
– Но мне нравится пить. До того момента, пока не услышу легкий «щелчок» в голове…
– Ну ладно. А какова его дочь?
– Госпожа де Ланкрэ? Я бы сказал, что она самая прекрасная женщина на свете, не считая моей собеседницы. Пола уселась за маленький столик.
– Надеюсь, мне еще не пора волноваться? Он засмеялся и потянулся через стол.
– Ни в коем случае. Роксанна прекрасна, но ее присутствие навевает холод. Она следит за отцом словно ястреб: ездит за ним в гастрольные поездки и занимается менеджментом. Судя по тому, о чем она мне сообщила, у нее почти отсутствует личная жизнь.
– А как же мистер де Ланкрэ?
– О, она давно с ним развелась. Лет десять или больше того. Пожалуй, она счастлива с отцом, но они – странная пара. Я все еще не понимаю, для чего ему понадобилось играть Моцарта со мной? С пианистом, дебют которого отличился самыми слабыми отзывами со времен Флоренса Дженкинса…
Хотя Майлз и вспоминал сейчас о дебюте в Таун-холле со спокойной небрежностью. Пола знала, что воспоминания все еще ранили его. У Майлза были все данные для успешной музыкальной карьеры? великолепные руки, одаренность и тонкий слух. Но ему не хватало напористости, готовности заниматься по восемь-десять часов в день. В нем все еще таился мечтатель, полезный в литературной работе, но неприемлемый в музыке. Все это проявилось в непростительно неряшливом дебюте. Она помнила его отчаяние, вызванное неудачей. И помнила, как целых семь месяцев вытаскивала мужа из пьяной апатии, настраивала на новую карьеру, полную новых надежд. Пола всегда испытывала радость от того, что помогла ему, наконец, в литературной работе.
Теперь эти шесть лет упорного труда начали приносить доход, и Майлз находился в преддверии писательского успеха. Но Пола знала, что первой его любовью было фортепиано и, несмотря на желанный успех в литературе, он всегда останется лишь хорошим дублером того, кем мог бы стать.
Поужинав, Майлз уселся за старинное пианино в гостиной и кое-как «прошел» Моцарта. Техника была слабой, пианино расстроено до предела и исполнение казалось, в лучшем случае, любительским.
Ей пришлось согласиться с тем, что Дункан Эли действительно подобрал себе партнера по какому-то странному принципу.
– Слава Богу, что я не прибавил в весе со школьных лет, – заметил Майлз в следующую субботу, рассматривая себя в зеркале шкафа. Смокинг был старомоден, но сидел хорошо.
– Он тебе идет, – заверила Пола. – Когда ты надевал его в последний раз?
– На вручение адвокатской степени брату Арта Кохена, четыре года назад. А что наденешь ты?
– Никак не могу выбрать между «Мэйнбокер», «Норрель» и «Галанос»…
– Ясно. С приветом Жаклин Кеннеди от Гринвич-вилидж.
– Поэтому я надену платье от Орбаха.
Она извлекла белое красивое платье с отделанным бисером корсажем, за которое выложила в прошлом году сто двадцать долларов. Хотя Пола и могла запросто покупать себе одежду по оптовым ценам, благодаря своим связям на Седьмой авеню, она по-прежнему любила посещать магазины и периодически приобретала понравившиеся вещи за полную стоимость.
– Постарайся выглядеть получше, – посоветовал Майлз, поправляя черный галстук. – Там будет довольно экстравагантное общество и мы не должны казаться слишком бедными родственниками.
Пола промолчала, хотя замечание мужа задело ее. На прошлой неделе Майлз провел две репетиции с Дунканом Эли и каждый раз, возвратившись, уделял пианисту и его дочери слишком много внимания. Он забыл свои мысли о странности этой пары; все было в полном порядке. Роксанна казалась роскошной, мастерство Дункана – фантастическим, их дом – сказочным, а сами они «знали всех, кого стоило знать» и поражали добротой, великодушием и остроумием… Это действовало Поле на нервы, и каждый раз после его похвал, они нравились ей все меньше.
– Тебя не волнует предстоящее выступление? – холодно спросила она.
– Ужасно волнует. Но, по меньшей мере, мне не придется играть по памяти. И еще, Дункан обещал играть громче, если я что-то напутаю.
– Ты уже зовешь его по имени?
– Ну да, – улыбнулся Майлз. – Я всегда на короткой ноге с сильными мира сего. Если позвонят из Белого дома, скажешь, что я в туалете…
Он отправился в ванную и закрыл за собой дверь, как делал всегда, даже если ему нужно было всего лишь почистить зубы, Пола накрасилась, причесалась и слегка надушилась своими любимыми «Шалимар».
