водой. Фонарь «Алистера» мгновенно погас. До меня донеслось постукивание чужого мотора, и новый свет приблизился. Прозвучал слабый оклик. То допотопное старое корыто из Кентромы приплыло взглянуть на странный луч.
Мотор «Алистера» взревел на полную мощь. Я слушала, как он постепенно удаляется, пока последний слабый отзвук мотора не потонул в шуме ветра.
Тогда я закричала.
У меня вышел лишь слабый, сдавленный звук, еле слышный вопль, унесенный ветром и затерявшийся среди криков чаек. Не знаю, быть может, лодка из Кентромы попыталась идти вслед «Алистеру», но я потеряла ее желтый огонек из виду задолго до того, как окончательно выбилась из сил, сдалась и сосредоточилась на том, чтобы плыть, а не просто держаться на воде.
Тогда-то я вдруг поняла, что море несет меня. Я была с подветренной стороны от гигантского изгиба Корфу, где Пантократор преграждает дорогу ветрам и защищает пролив. А огоньки Коулоуры остались далеко справа. Меня уносило на запад, причем гораздо быстрее, чем я могла бы плыть сама.
Это открытие подействовало, точно укол бензедрина. В голове у меня прояснилось. Ну конечно. Мы еще не добрались до того восточного потока, что утащил Спиро к албанскому побережью. И сегодня ветер дул с востока. Там, где находилась я, должно было пролегать сильное течение на юго-запад. Мэннинг ведь бросил тело Янни в проливе, а его прибило обратно к вилле Рота. Я, конечно, сомневалась, сумеет ли святой Спиридион доставить меня домой столь же аккуратно, но, по крайней мере, у меня появлялась надежда выжить, если я смогу продержаться на воде достаточно долго.
Так что я все плыла и молилась, и, хотя святой Спиридион смешивался в моих бессловесных мольбах с Посейдоном, Просперо и даже Максом, эти молитвы, несомненно, должны были рано или поздно попасть по назначению.
Двадцать минут в море, разыгравшемся не на шутку, всего лишь в сотне ярдов от скалистого берега, о который с ревом бились волны, – и я уже знала, что ничего не выйдет. То, что для Спиро было бы шансом на спасение, для меня не было никаким шансом вовсе. С подветренной стороны от утеса отходило от берега какое-то слабое течение, вероятно, всего лишь обратная волна от главного потока, принесшего меня сюда. Оно уводило от земли под острым углом и снова направлялось в открытое море. Я же, до сих пор находившая в себе силы держаться на поверхности и даже слегка скашивать на север от течения, больше не была способна бороться ни с какими волнами, если они катили не в нужную мне сторону. Руки у меня стали как набитые ватой валики, тело – как свинец, в каждой шедшей навстречу волне я наглатывалась воды, и даже самый небольшой гребень грозил потопить меня.
В конце концов так оно и вышло. Я снова набрала полную грудь воды и в панике начала беспорядочно барахтаться, пока не вырвалась на поверхность, широко раскрыв изъеденные солью глаза. Руки так устали, что еле-еле загребали воду, не в силах не только продвигать меня вперед, но хотя бы поддерживать на плаву. Шум бурунов звучал все глуше, словно они были совсем далеко или же звук доносился сквозь воду, заливавшую мне уши... Меня тащило назад, вниз, вниз, как мешок со свинцом или утопленника, который скоро затеряется среди прочего хлама и обломков, вынесенных морем на берег ясным утром...
Ясное утро уже наступило. Глупо бороться и бултыхаться во тьме, когда я могу просто уступить, вот так опускаться вниз, где через миг-другой, стоит мне протянуть ногу, она коснется песка, золотого песка, и будет полно воздуха, свежего воздуха, что несет радость и не ранит легкие... нет-нет, это всего лишь музыка и сон... как глупо с моей стороны так испугаться сна... Мне снилась тысяча подобных снов, где плывешь или летишь сквозь мглу. Через несколько секунд я проснусь, и будет сиять солнце, и рядом будет Макс...
И он оказался рядом. Он поднимал меня вверх. Он пихал и толкал меня все вверх и вверх, из кошмара и удушающей тьмы на воздух.
Я снова могла дышать. Я находилась на поверхности, куда меня вытолкнули с такой силой, что просто невероятно, чтобы она принадлежала обычному человеку. И пока я барахталась, откашливая море из горящих легких, тело моего спасителя изогнулось рядом со мной в плавном нырке, который полуприподнял, полубросил меня поперек течения, а потом, прежде чем море успело снова захватить меня и утащить прочь, меня толкнуло и швырнуло вперед, сильно и больно, прямо в белое клокотание и смятение бурунов, где я бултыхалась безвольно, точно тряпка на ветру.
Огромная волна приподняла меня, пронесла вперед, прокатилась над головой и выронила меня, совершенно беспомощную, среди белой пены. Я камнем пошла вниз, ударилась обо что-то и ничком опустилась на дно... распластавшись на песке пологого пляжа. Отхлынувшее море неслось мимо, но я уже впилась в землю пальцами, подобно крючьям удержавшими меня против тянущей силы волны. Море несколько секунд трепало меня и отхлынуло. Всхлипывая и задыхаясь, я ползла и тянулась вверх по склону, пока следующая волна, слабее первой, не накрыла меня и не откатилась, смыв борозду, оставшуюся от моего продвижения.
И вот я вползла по пенящейся отмели на твердый сухой берег.
Последнее, что смутно вспоминается: уже падая, я оглянулась на своего спасителя и увидела, как он выпрыгивает из волн, словно чтобы убедиться, что я в безопасности. Черное тело слегка фосфоресцировало, след сверкал на воде зеленым и белым. Полоска звездного света на миг выхватила изящный спинной плавник, вспыхнула на нем – и вот дельфин исчез, победно хлопнув хвостом, так что в скалах зазвенело эхо. А я растянулась на песке, едва ли в футе от кромки воды.
ГЛАВА 20
Хоть грозно море, но и милосердно.
Его напрасно проклинал я.
Свет... Он висел высоко в небе, прямо у меня над головой.
И даже когда он постепенно превратился в лампу, стоявшую в окне домика почти на самой вершине утеса, то все равно казался таким же далеким, как луна в небе. Теперь я уже почти не помню, чего стоило мне вскарабкаться в своей мокрой леденящей одежде вверх по тропинке на каменистую кручу, но, надо полагать, мне еще крупно повезло, что там вообще оказалась тропа. Наконец я кое-как одолела ее и остановилась, прислонившись, вернее, рухнув на ствол старой оливы, нависшей над ручьем, который прорезал тропу и резко обрывался к морю сразу же за грубо сколоченным мостом.
Утес как бы раскалывался на две части, и в образовавшийся просвет выходила неглубокая долина, убегавшая прочь от моря. Я смутно различала кое-где среди олив участки ровной земли, на которых с грехом пополам выращивались бобы и пшеница. Тут и там виднелись разрозненные огоньки крестьянских домишек – каждый со своей небольшой рощицей и своим пастбищем для коз и овец. Деревья по большей части были старыми, темные густые кроны шептали и трепетали даже в безветренной низине, а маленькие твердые
