уже прикоснувшись рукой к занавесу, остановилась, разрываясь между жалостью и облегчением. Но она не успела решить, что делать, как решение стало однозначным. Голос доньи Франциски резко спросил: «Куда ты идешь?»
Каждый нерв в теле Дженнифер напрягся и зазвенел струной. Рука отдернулась от занавеса, будто он был под током. Но тут она поняла, что голос раздался в церкви.
Случилось, значит. Челеста, случайно или намеренно, прибежала прямо в руки казначейши.
Дженнифер слегка отодвинула край занавеса. Одна створка скрывающейся за ним двери была закрыта. Девушка проскользнула в густую темноту между занавесом и дверью, заглянула в церковь. Сердце стучало, как молот.
Церковь не была освещена к службе, но несколько ламп горели на стенах, а в разных гнездах и нишах у алтаря мерцали пирамидальные свечки. В душном насыщенном ладаном воздухе звучала органная фуга Баха, сестра Мария-Клаудиа на хорах играла, ничего не замечая. Дженнифер застыла в своем укрытии от смеси ужаса и неопределенности, вдруг за музыкальной фразой прозвучали слова Челесты.
Она говорила жестким тихим голосом, какого Дженнифер раньше не слышала: «Вот что я пришла сообщить вам. Я ухожу отсюда, сеньора, сейчас, ночью и никогда не вернусь обратно. Никогда не вернусь, слышите меня?»
Казначейша смотрела на нее, как на безумную. «Челеста! О чем ты говоришь? Ты заболела? Мое дитя, мое дорогое дитя…»
Она шагнула к девушке, но Челеста, не шевелясь, четко произнесла: «Отойди от меня. Ты не смеешь прикасаться ко мне».
«Челеста! — Голос постепенно наполнялся яростью. — Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Сошла с ума? Понимаешь, кто перед тобой?»
«О да. — Ответ был нежен, как смерть, и почти также холоден. — Ты — донья Франциска, которую все эти годы я любила, как мне казалось. Это все закончилось. Нет, не трогай меня, я хочу объяснить, почему пришла попрощаться… Из-за всех этих лет, потому что не могу забыть… — Ее голос изменился, в нем появилась нотка ужаса. — Даже сегодня не могу забыть, что ты была добра ко мне, по-своему».
«Сегодня? — Рука Дженнифер взлетела ко рту. Испанка напряглась, черные глаза сузились. — О чем ты говоришь, Челеста? Почему даже сегодня?»
Девушка впервые нарушила неподвижность, шевельнулись только ее белые руки, лихорадочно вцепившиеся в одежду, но жест был странно мощным. Она сказала жестко: «Ты поняла, да? Значит, это правда. Забавно, но я сразу поверила, как только она сказала».
Донья Франциска промурлыкала: «Кто тебе сказал?»
«Английская девушка. Ты не думаешь, что я здесь останусь, после того, что слышала?»
Женщина двинулась с места, будто опустился топор. Ее длинная рука рванулась вперед и схватила девушку за плечо. Она прошипела: «Что она знает?»
Челеста не шевельнулась, тихо сказала: «Убийство…» Сквозь тишину текла возвышенная ангельская музыка.
Легким сильным движением девушка вырвала плечо из руки испанки, тонкий хлопок ее голубого платья порвался. Она стукнула сжатую руку старшей женщины кулаком, и голос, все еще тихий под влиянием святости места, прозвучал шепотом более шокирующим, чем визг: «Ухожу! Сейчас же ухожу от тебя, от твоих хороших слов и гнусных дел! Ухожу сию минуту к моему любовнику… А! Ты этого не знала, да? У меня есть любовник, я с ним встречаюсь недели и недели, там, на горе… Ты скажешь, это грех, да, конечно, донья Франциска! Грех! Может быть, мне плевать! Если это и грех, он лучше, чем твоя святость!» Говоря, она отходила назад, к южной двери, остановилась. Осуждение, застывшее на ее лице, как лед, сломалось и растаяло, превратилось в слезы. Она приоткрыла рот, чтобы снова заговорить, но не издала ни звука. Слепо повернулась и вышла за дверь.
Одежда вилась вокруг нее, как облако. Секунду назад она была тут, перед тенью огромной двери, а теперь исчезла. Ветер задул свечи, поднял дым. Дверь, защита от черной ветреной ночи, хлопнула один раз, два…
Донья Франциска застыла, похожая на птицу, ударенная девушкой рука все еще сжата, протянута ей вслед, как когтистая лапа. Другая прижата к груди, к рубиновому кресту. Будто злой волшебник превратил женщину в статую из дерева, темного старого дерева, с глубокими трещинами на пустом лице, вырезанном неумелым скульптором.
Даже движение не разрушило иллюзии. Медленно, будто у куклы, ее руки под воздействием собственного веса опустились вниз и повисли по бокам, тихо раскачиваясь. Что-то еще упало искрой… Крест. Цепь порвалась от конвульсивного движения, сверкнула и легла на ковер, скрылась под шелком одежд. Испанка не заметила. Резное лицо осталось невыразительным, глаза грифа.
Потом медленно, похожая на чудище с собора Парижской Богоматери, она повернула лицо к двери, за которой скрывалась Дженнифер. «Английская девушка», — сказала она тихо и направилась прямо к ней.
Дженнифер и не заметила, чтобы шевелилась, но прежде, чем испанка сделала два шага в ее направлении, она вылетела из укрытия, как перепуганный кролик, и побежала вниз по заполненному эхом тоннелю в сад. Темнота окружила ее, но отблеск какого-то окна позволял увидеть дорогу. Дождь прекратился, теперь звуки ее шагов заглушал ветер, все еще ревущий в деревьях. Яблони, апельсины… Открылись ворота, Дженнифер выбежала в глубокую темноту.
Ее желание спрятаться в ночи было чисто инстинктивным, но даже в панике, пробегая между мокрыми могилами на кладбище, она поняла, что права. Нужно бежать на ферму к Стефену. Предупредить их… Но Дженнифер и не пыталась убедить себя, что летит предупреждать Стефена и полицию. В третий раз она спешила успокоиться в его объятиях. Разум и инстинкт потребовали одного и того же, и, чего бы он ни говорил, он оказывался, совершенно естественно, героем любой сцены, которая разыгрывалась вокруг Дженнифер. И она точно знала, в какую сцену попала сейчас. Если может лицо выражать готовность к убийству, то именно это и было на лице испанки, когда она пошла искать Дженнифер — свою жертву.
Жертву… Ураган заглушал ее шаги, но он же заглушал и погоню.
Донья Франциска не могла видеть, как она убегала, вряд ли она что-нибудь и слышала. Она могла все еще подниматься по коридору над трапезной искать «английскую девушку»… Но с таким же успехом она могла нестись по ее следам, как черная тень по черному кладбищу… Вытянутые вперед руки Дженнифер натыкались на мокрые щуршащие листья. Розы у ворот… Волосы лезли в глаза, шипы царапали ладони и запястья, цеплялись за полы пальто, хватали ее, как когти. Что-то тяжело ударило ее по руке, она ударила в ответ, с криком ужаса, но сразу поняла, что это всего лишь ворота, раскачивающиеся на буйном ветру.
Дженнифер выбежала на склон горы.
На ферму Буссака. Стефен должен быть там, Стефен и полиция. Стефен…
Она стала видеть лучше, как только выбралась из-под Деревьев. Неслась по заросшей травой тропе к лесу, задыхалась, ее гнал вперед ужас и от движения ничуть не убывал. Влетела на тропу урагана, не оглядываясь. Когда она поднялась выше укрытия стен монастыря, ветер обхватил ее, казалось, сейчас понесет, будто веса в ней не больше, чем в облаке. Туфли скользили по траве, дважды она падала на колени, руки испачкались, пальто порвалось и покрылось грязью. Но ни падения, ни боль от ушибов не уменьшили ее скорости. Встречный ветер раскачивал ее, как маленькое суденышко в бурю. Полуослепленная, она почти налетела на колонну первой сосны, а потом ее поглотила тишина леса. Он отсек рев ветра, как скала отсекает звуки моря.
Темно. Казалось, двигаясь, рассекаешь тьму, как плотную ощутимую субстанцию. Но Дженнифер не остановилась. Она так и не оглядывалась, боясь увидеть черную тень, движущуюся за ней под деревьями, или услышать дыхание не холодного ветра, а живого существа. Она продолжала бег.
Покинула деревья. Вверх, по крутой тропе на ферму. Дорога и всегда была неудобной и засыпанной камнями, а той ночью будто черт ее мостил. Дюжина ручьев превратила ее в русло новой реки — бурный поток на скользкой скале, камни и грязь между ними. Вперед и вперед… Выше и выше… Она уже не бежала, скользила в грязи, волокла себя по крутому склону, чувствуя, как тяжесть тела тянет ее вниз…
Вперед… Выше… Выбралась из воды, просто мокрые камни. Вперед… Последний поворот.
И вот перед ней съежившаяся под ветром ферма, освещенные окна посверкивают за ставнями.
