сидела в кухне, вцепившись в холодный стакан с пивом, не в силах преодолеть странного оцепенения. Осознав, что осталась в квартире одна, она принялась за уборку. Стала с азартом снимать занавески со всех окон, включила пылесос и пропылесосила все углы. Со смаком намыла полы в комнатах и затеяла стирку. Но по мере приближения вечера ее настроение потихоньку менялось — предстояло идти за Полиной и отвечать на ее вопросы…
…Полина играла в куклы, громко разговаривая с ними тоном воспитательницы.
«Вот спросит, где отец, — тогда…» — решила Лизавета, заправляя салат растительным маслом.
За ужином разговор крутился вокруг детского сада, Полининых друзей Даши и Димы, предстоящего утренника. Про отца девочка не спрашивала.
«Она так привыкла к его исчезновениям, что уже не замечает или считает в порядке вещей его отсутствие», — отметила Лиза про себя.
Потом мать на кухне мыла посуду, а девочка в комнате смотрела «Санта-Барбару».
Закончив дела, Лизавета примостилась на диване рядом с дочерью.
— Ну, что тут новенького?
— Иден поссорилась с Крузом, — совсем по-взрослому вздохнула Полина. — Уж и не знаю, что теперь будет…
«Боже! Она насмотрелась сериалов и рассуждает, как старушка на лавочке!» — ужаснулась Лизавета, глядя в полные сострадания глаза дочери.
— Ничего! У них все образуется, вот увидишь. А что бы ты сказала, если бы я… рассталась с твоим папой?
— Опять? — Полина подозрительно покосилась на мать. — Вы и так всегда расстаетесь. И снова встречаетесь. Да?
— Да. Так было раньше. Но теперь я хотела бы расстаться совсем. Понимаешь, так бывает…
— Ты что, кого-нибудь полюбила? — серьезно спросила Полина, глядя матери в глаза.
— Нет, совсем нет, — поспешно ответила Лизавета. — Но папу твоего я давно разлюбила. Я думаю, что нечестно жить с человеком, если его уже не любишь. А ты как думаешь?
Полина почесала носик и вздохнула.
— Не знаю, — прищурилась она. — Разве ты не будешь скучать? Ты ведь будешь одна…
— Ну почему же одна? Ведь у меня есть ты.
— Но я-то вырасту и выйду замуж, — резонно заметила Полина своей непонятливой матери. Лизавета опешила. Ну и поворот.
— А тебе кто-то уже нравится? — стараясь сохранить серьезный тон, спросила она у дочери.
— Да. Дима Буланов, — призналась Полина со вздохом и опустила глаза в пол.
— Но почему же ты так вздыхаешь? — удивилась Лизавета. — Должно быть, это здорово! Он хороший мальчик.
— Да, мамочка! А Дашка Кротова сказала, что женится на нем, когда вырастет, а я, а я… — Голосок Полины подозрительно задрожал, и она уставилась в телевизор. Лизавета растерялась. Горе Полины по поводу чувств к Диме было неподдельным и выглядело достаточно наболевшим.
Лизавета постаралась придать своему голосу как можно больше уверенности и начала:
— Ну, во-первых, Даша Кротова не может так утверждать. Ведь выбирает мужчина, и когда он подрастет, вернее, вы все трое подрастете, тогда он и выберет одну из вас. И я уверена, что у тебя, дочка, шансов больше.
— Ты не слышала, мамочка, как Дашка поет. У нее голосок звонкий, это и воспитательница сказала… — Слезы уже горошинами катились по щекам, и девочка громко шмыгала носом.
— При чем тут голосок? — возразила Лизавета. — Голосок — это когда в хоре поют, а не когда замуж выбирают. Ты, дочка, больше подходишь Диме — ты самостоятельная: и за хлебом ходишь сама, и посуду вытираешь. Да потом, ты, смотри, какая красавица у меня, разве Дашка с тобой сравнится?
Лизавета представила тщедушную проныру Дашку, и ей стало совестно, что она так наговаривает на чужого ребенка, чтобы приободрить своего.
Конечно, рядом с крепышкой Полиной у худенькой Дашки шансов должно остаться маловато. Но кто знает — любовь зла. Она не признает весовых категорий. В конце концов, оставил же Лева Иващенко веселую, шумную, пышущую здоровьем Лизавету ради серенькой мышки Наташки? Жизнь преподносит страдания даже оптимистам и весельчакам. Но в самом деле, не с шести же лет?
— Он выберет тебя, — подвела итог своим доводам Лизавета и с удовольствием заметила, что ее уверения достигли цели. Дочь заметно приободрилась.
— Мама, а тебе кто-нибудь нравился в детском саду?
— Да, конечно, — отозвалась Лизавета, добросовестно пытаясь вспомнить хоть одного мальчика из группы. — Но по-настоящему я полюбила позже, уже в институте, — призналась Лиза и невесело усмехнулась. Это надо же — разговорилась с шестилетним ребенком как с подругой.
Но что поделать, если в этом городе у нее так и не появилось настоящих подруг, а маленькая Полина всегда была взрослой. Пожалуй, с самого рождения. Получалось так, что Лизавета иногда даже побаивалась ее как старшую. Полина нырнула в спальню и через минуту приволокла оттуда большой Лизаветин альбом с фотографиями. Дочка догадалась, что мамина давняя любовь должна быть именно здесь.
Лизавета листала страницы, коротко комментируя их для дочери. Вот первая их институтская фотография: первый курс у новогодней елки. Они проводили тогда утренники в Домах культуры, это шло зачетом за первый семестр. У елки студенты сняты в костюмах: Ирина — Баба Яга, Лизавета — атаманша разбойников, держит за руку пирата — Лифшица, а на полу, рядом с мешком Деда Мороза, растянулся Лева Иващенко в невообразимо огромной шапке, нелепом пиджаке и гигантских кроссовках из пенопласта. В три слоя грим на лице, на ногах синие шаровары с наклейкой «Levi's». Фотография была черно-белая, но Лизавета мгновенно увидела и бело-красный грим на его лице, и ядовитые желто-синие клетки пиджака, и зеленые полосы на кроссовках, и рыжие вихры, выбивающиеся из-под шапки.
«Ах, Лева, Лева, и до каких пор ты будешь так больно царапать душу и волновать сердце, уж пора бы, дружок, перестать…»
Глава 20
На подвал навалились, что называется, всем миром. Необходимо было закончить основные работы до отъезда студентов в Израиль. Параллельно готовили несколько программ детских утренников, стараясь ориентироваться на разные размеры кошельков будущих клиентов. Нужно было разработать и меню — праздничные и для будней. Короче говоря, кафе требовало от хозяйки полной самоотдачи. Они с Брыловой организовали трехразовое питание для всех работников и практически безвылазно торчали в кафе. Обходя каждый вечер свои помещения, Ирина с трудом верила, что дело действительно движется к открытию. Когда-то ее затея многим казалась нереальной, почти невозможной — и вот она как снежный ком обрастала вполне осязаемыми чертами, превращаясь из мечты в явь. Ирина останавливалась перед живописным панно в главном зале, трогала желтый пластик столов, проходила между игровыми автоматами, проверяла исправность сушилки в кухне и удивлялась, что все это на самом деле и это не сон. От сознания реальности происходящего слегка кружилась голова и испуганно что-то вздрагивало внутри. Конечно, ее не раз навещали пожарные из инспекции, были две солидные тетечки из санэпидемстанции — каждый такой визит не прибавлял хорошего настроения, но и не способен был победить радость предстоящего открытия. Только одно обстоятельство существенно омрачало ее теперешнюю жизнь. Только одно…
Со стороны могло показаться, что Ирина до того погружена в суету дел, что посторонних мыслей у нее нет и быть не может. Все было иначе. Она, как приемник, настроенный на определенную волну, ловила всем суще-ством малейшие колебания, связанные с Сергеем, пропуская через себя, преобразуя эти волны в звенящую мелодию, и с замиранием прислушивалась к себе.
«Что это? — вздрагивала, заслышав шедший изнутри незнакомый звон, и сама себе отвечала: — Я люблю…» Вот только объект ее любви своим странным поведением доводил ее порой до отчаяния. Нет, он не лез на глаза, не демонстрировал окружающим их отношений, не докучал ей знаками внимания. Напротив, старался раствориться в общей массе, как можно меньше попадаться ей на глаза и, казалось, просто избегал ее.
Между тем он каждый вечер неизменно приезжал работать в кафе, прихватив Антошку из садика. Едва
