продолжала:
— А к стоянке идти — смотрю: народ. Там народу быть не должно — базар кончается. Там цыгане своих детей рассаживают с разными табличками. И мужик хромой на балалайке играет. Но чтобы толпа собиралась — этого нет. Я подошла посмотреть. С сепаратором я близко-то не смогла пролезть, но разглядела: ваша девчонка там стоит и поет. Я ее по собаке узнала. У нас тут таких псин не держат: голая она, зимой замерзнет, на цепь не посадишь. Так, баловство одно.
— Что же вы не привезли ее? — не выдержала Маша. — Взяли бы за руку и…
— Какая ты шустрая! — огрызнулась соседка. — Возьми ее за руку. А собака? Она близко не подпускает. Народ стоит, песенки слушает, но на расстоянии. А деньги в шляпу кидают.
Зверев схватил Машу за руку и выволок на улицу.
— Может, поехать с вами, показать? — подпрыгнула Катя.
Инна удержала соседку за руку: «Сиди. Найдут».
В райцентр домчались за двадцать минут. Миновали барахолку и прямиком направились к автостоянке. Альку увидели издалека — она стояла на асфальтовой площадке, предназначенной для торговли поношенным товаром и железками и теперь свободной.
Вокруг нее стояло человек двадцать зрителей. Поодаль, шагах в десяти друг от друга, расположились конкуренты: цыганка с младенцем, пацан из электрички, пенсионер с балалайкой и две нищие бабульки. Конкуренты страдали черной завистью и бросали недовольные взгляды в сторону Алькиной толпы: выручка неумолимо утекала к новенькой. У Алькиных ног, упираясь носом в край соломенной шляпы, лежала Шейла, сомлевшая от жары.
Зверев наблюдал за дочерью, ничего не предпринимая. Маша хотела было выйти из машины, но он остановил ее. Опустил стекло и подъехал ближе. Теперь хорошо было слышно звонкое детское сопрано, выводившее что-то призывно-жалостливое.
Маша опустила стекло со своей стороны.
выводила певица, глядя поверх голов своих зрителей, в бледное линялое небо с застиранными облаками.
Узнаю твои шаги, а голос снится…
Лица зрителей были сосредоточенны, многие — полны сострадания. В детской соломенной шляпе меж медяков торчали бумажные купюры, одиноко, но гордо зеленел доллар. Кто-то положил недалеко от шляпы пирожок. Шейла неторопливо поднялась, оглянулась на свою маленькую повелительницу. Та кивнула, не прерывая пения. Собака аккуратно подхватила подачку, принесла к шляпе и, зажав в лапах, принялась есть. Зверев опустил голову к рулю, по плечам его пробежала судорога. В таких случаях непонятно — плачет человек или смеется. Маша сидела не шевелясь. В голове было пусто как в барабане. Ну и что делать? Отругать? Расплакаться? Кинуться обнимать: нашлась, живая… Маша начинала злиться. Ребенок убегает из дома, добиваясь того, что близкие ему люди, вчера еще враги, бросаются друг другу в объятия. Что это — хитрость? Мудрость? Случай? Интуиция? Так или иначе, эта бестия добилась своего.
Маша слегка злилась, но на бурные эмоции не было сил: сказались две бессонные ночи. Маша покосилась на Зверева. Он давно уложил голову на руки и задумчиво глядел на Машу, слушая жалостливую песенку дочери.
— Как поет, поросенок! — улыбнулся он, не решаясь прервать концерт. Первая их заметила Шейла. Совершенно неожиданно для зрителей собака бросила свой пост и помчалась к машине.
Она принялась скулить и повизгивать, узнав хозяйку, подпрыгивать, норовя лизнуть в лицо. Маша открыла заднюю дверь, и псина нырнула внутрь салона.
Алька обернулась и мгновенно покраснела как редиска. Подняла шляпу с деньгами, раскланялась и, секунду помявшись, поплелась к машине.
Зрители с интересом наблюдали за происходящим.
— Вот оно что! — раздалось из толпы. — Вон как теперь деньги-то зарабатывают! Научились!
— Ребенка на жару попрошайничать выставили, а сами в машине отсиживаются!
— Морды бесстыжие, ребенка бы пожалели!
Очень быстро отдельные выкрики переросли в митинг — масса негодовала.
Конкуренты побросали свои рабочие места и подтянулись к толпе.
Маша поспешно подняла стекло. Оставаться здесь дольше было опасно. Зверев повел машину мимо разбушевавшейся публики. Кто-то попал в заднее стекло огурцом. Алька сидела рядом с Шейлой, не поднимая глаз. Все молчали. Наконец виновница суматохи не выдержала:
— Ну, ругайте уж.
Денис взглянул на дочь в зеркальце и промолчал.
— И не сомневайся, — отозвалась Маша, — ты свое получишь.
Денис покосился на Машу, пряча улыбку.
— Как вы думаете, Машенька, какое наказание заслуживает этот ребенок?
— Домашний арест! — не раздумывая выпалила Маша.
— Я бы добавил трудовую повинность — клубнику полоть.
— А чё ее полоть, — незамедлительно встряла Алька, — она уже кончилась.
— Вот и хорошо, что кончилась. Полоть ее в самый раз таким беглецам, как ты. Кстати, где ты ночевала, хотели бы мы знать?
— У бабушки одной. Она семечками у перехода торгует.
— Ясно.
Алька уже отлепила глаза от пола и, для приличия сдерживая рвущуюся наружу улыбку, посматривала на Машу и Дениса. Она догадалась, что гроза миновала, и теперь не знала, как совладать с возбуждением.
— Маш… а ты когда приехала? — Алька решила, что очень хитро поставила вопрос.
Маша развернулась и посмотрела на девочку в упор.
— Сегодня, — ответила в тон ей. — Я, видишь ли, шляпу свою, соломенную на подоконнике оставила.
— А-а… — И Алькин рот разъехался до ушей. Маша показала ей язык и отвернулась. Шейла, не зная, как поудобнее расположиться в машине, просунула свою голову между Машей и Денисом и, вывалив язык, стала смотреть на дорогу. С языка собаки капало Звереву на рукав.
— Красавица… — изрек Денис, покосившись на сосредоточенную сморщенную морду.
И тут Машу прорвало. Она не знала, что было смешного в замечании Дениса, но вдруг расхохоталась в голос, а взглянув на Шейлу, зашлась безудержным смехом до слез, до икоты.
Алька с готовностью поддержала этот смех и принялась хохотать заливистым колокольчиком. Денис сначала смеялся короткими очередями, поглядывая на женщин, а потом сам зашелся этим болезненным смехом, который трудно остановить, а потом еще труднее вспомнить, с чего он начался.
Машина была остановлена возле леса. Шейла с недоумением глазела на смеющихся людей, по очереди кидаясь облизывать то одного, то другого.
Выкатились на траву и хохотали в изнеможении, ожидая, когда же наконец кончится этот массовый приступ. Смех постепенно начал редеть и вскоре иссяк. Растаял под жарким летним солнцем. Алька вскочила и принялась носиться, дразня собаку.
Зверев протянул руку и нашел в траве Машину ладонь. Ее пальцы слегка вздрогнули, но не уползли, потрогали теплую жесткую поверхность и расположились там, внутри неплотно сжатого кулака, чувствуя, как кровь пульсирует на чужом запястье.
Пальцы Дениса распрямились и стали осторожно поглаживать мягкую кожу Машиной ладони.
Девушка лежала, спрятав лицо в траве, чувствуя, что все нервы ее, все ощущения сосредоточены сейчас в ладони правой руки и что эта невинная ласка откровеннее и острее ночных объятий.
Это длилось несколько мгновений, Шейла примчалась и бесцеремонно облизала сначала Машу, потом не долго думая Зверева. Они сели в траве и обнаружили, что вокруг целая плантация земляники, которая — протяни ладонь, и упадет с кустика, обнажив беззащитно-белую изнанку. Не сговариваясь, Маша и Денис бросились собирать ягоды.
