— Цитирую: «Если бы случилось чудо и ожил Ленин, то, думаю, он ужаснулся бы, увидев то, что сейчас происходит. Самых умных, образованных, интеллигентных людей хватают и прячут по тюрьмам. На руководящих постах — серость и посредственность. Ценятся только винтики, личная одаренность никому не нужна…»
— Кто это… Кто у нас мог написать такое? — ужаснулась Нюра.
— И думать нечего! Мохов! — Красная и возмущенная Слепцова трясла перед лицом бумагой. — Развели рассадник антисоветчины! А между прочим, при мне такого не случалось!
— Тамара Павловна, откуда это у вас?
— Откуда? Дежурный нашел на подоконнике! Дожили! Сюсюкаемся с ними! Они у нас под носом заговор скоро устроят!
— Так уж и заговор, — слабо возразил физкультурник. — Вы уж того… не преувеличивайте.
— Вам этого мало?! — изумилась Слепцова, брызгая слюной на физкультурника. — Тогда дальше послушайте: «Происходит что-то страшное. Опасность не в тех, кого сажают, а в тех, кто это осуществляет. Я уверен, что коммунизм такими методами построить невозможно».
— Может, не Мохов? — осторожно возразил кто-то. — Почерк сверить нужно.
— Сверим, сверим, — злорадно пообещала Слепцова. — С этим разберутся где нужно.
Не оглядываясь на коллег, она летела наверх, в кабинет директора.
Через минуту опасные листки лежали на столе озадаченного Капитана Флинта. Педколлектив толпился в проходе и ждал. Директор перебрал листки, отбросил их на край стола. Досада проступила на его загорелом лице, когда он это сделал. Он словно хотел сказать: «Ну зачем вы мне это принесли? Только этого сейчас и недоставало!»
— Федя, Мохова Вадима ко мне, — негромко бросил он.
— Нам собраться в учительской? — немного торжественно и скорбно поинтересовалась Слепцова.
Директор поднял глаза на коллег. С некоторым удивлением во взгляде задержался на Слепцовой и поморщился. Августина вдруг догадалась, что у него болит нога.
— Ступайте работать, товарищи! — с трудом скрывая раздражение, приказал директор. — Дети без присмотра!
С этой минуты закрутилось… Привели Вадима. О чем с ним беседовал директор — не слышала ни одна живая душа. В комнатах устроили обыск. По тумбочкам искали бумаги, просматривали тетрадки, но ничего антисоветского больше не нашли. На следующее утро на пятиминутке объявили: Мохову — пять дней карцера.
Тамара Павловна не сумела скрыть изумления:
— Пять дней карцера за… поклеп на Советскую власть? — Она оглядела коллег. — Ну, знаете…
Директор взглянул на нее устало. Сегодня в его взгляде не было того задора и напора, которых обычно бывало в переизбытке.
— Давайте не будем превращать муху в слона, — морщась, сказал он. — Парень озлоблен, потерял семью. Можно понять… И я попросил бы вас, коллеги, не выносить сор из избы.
Он впервые не приказывал на пятиминутке, а просил. Это было необычно, и все молчали. Слепцова молчала, поджав губы, физкультурник — с интересом. Равнодушного молчания не было. У Августины вдруг шевельнулось что-то вроде симпатии к Капитану Флинту. Он попал в сложную ситуацию и пытался достойно из нее выйти. По крайней мере она была полностью на его стороне. Хотя молчание коллег было скорее похоже на затишье перед бурей.
Первая не выдержала Слепцова:
— Не выносить сор из избы — это значит скрыть от компетентных органов то, что у нас завелся юный контрреволюционер? Я правильно вас поняла, Павел Юрьевич?
Она говорила и ритмично покачивала головой, будто отбивала такт.
— Да какой он контрреволюционер, — махнула рукой Тучкова. — Помилуйте, Тамара Павловна… Так, обиженный ребенок.
— Ребенок? — взвилась Слепцова. — Разрешите не согласиться с вами. Это сейчас он ребенок, а года через два он и бомбу подложит… Не буду уточнять — куда.
— Да уж… — встрял физкультурник. — Ну а сообщим мы в органы — неприятностей нам с вами… выше крыши!
Директор молчал. Августине было понятно это его молчание. Слово оставалось за ним. И теперь любое волевое решение ему может дорого обойтись.
Выслушав коллег, он тихо, но твердо сказал:
— Работаем в обычном режиме. — А потом добавил: — Подождем.
Ждать пришлось недолго. Следователь из города прибыл на другой день. Стало ясно — в коллективе стукач. Впрочем, это мало кого удивило.
Следователь долго сидел у директора, затем спустился в подвал и пробыл там до обеда. После отправился по классам беседовать с воспитанниками.
Когда Варя Коммунарова поднялась к директору, у него в кабинете уже находилась Тамара Павловна, и они беседовали. Варя решила подождать, устроилась на краешке стула, а несколько секунд спустя в приемную из коридора вошла Августина в сопровождении следователя. В руках у воспитательницы была серая папка со шнурками, на которой было напечатано «Мохов Вадим Александрович».
Августина быстрым взглядом окинула Варю, что-то мелькнуло в ее глазах, чего девушка не сумела понять, поскольку была занята своими мыслями и предстоящим разговором с директором.
— Ступай, Коммунарова, вниз, жди меня у входа. Я уже иду. Августина говорила так, будто они давно с Варей о чем-то уговорились и будто Варя сюда нарочно пришла, чтобы найти воспитательницу. Девушку досада взяла — Августина ничего не понимает! Она, Варя, должна все объяснить директору, а заодно следователю про Вадима, какой он умный, добрый! Она готова взять на поруки, и все такое…
Видимо, волнение отразилось на лице у Вари — следователь с интересом взглянул на нее. У него были цепкие и пронзительные глаза.
Варя открыла было рот, но Августина повторила тем тоном, с металлической твердой ноткой, которого Варя не посмела ослушаться:
— Ступай, Коммунарова. Я скоро.
И, не спуская с Вари глаз, постучала в дверь и вошла в кабинет.
Варя прикусила губу и вышла. Она спустилась и остановилась возле больших дверей главного входа — некогда с любовью изготовленных искусным резчиком и покрытых лаком, а теперь — обшарпанных и избитых понизу башмаками.
Августина действительно спустилась вслед за Варей, не заставила ждать. Сделав знак девушке, торопливо пошла по тропинке к флигелю.
— Августина Тихоновна, зачем вы меня позвали? — ворчала позади нее Варя. — У меня, между прочим, срочное дело к директору.
Августина не отвечала, и Варе на миг показалось, что та прочитала все ее мысли. От этого стало неуютно.
Владик играл возле флигеля, когда заметил приближающуюся в обществе Вари мать. По своему обыкновению, мальчик спрятался за поленницу, чтобы затем, выскочив оттуда, напугать.
Но мать, странное дело, не зашла во двор, а прошла дальше, к оврагу, и остановилась у рябины. Они о чем-то разговаривали с Варей и даже не искали его глазами!
Владик опустился в траву и ползком двинулся в сторону рябины. Придется спрятаться за кустами и оттуда выскочить в подходящий момент.
Мать с девушкой так были увлечены разговором, что не заметили его передвижений.
Он подобрался совсем близко и хорошо слышал все, о чем они говорили.
— Он не враг! — говорила Варя, то и дело взмахивая рукой. — И никакой не заговорщик, а просто мыслит неправильно! А его судить будут как преступника… Этого нельзя допустить.
— С этим ты собиралась идти к директору? — спросила мать. Владик увидел, как она пытается закурить, ломая спички. Он давно не замечал, чтобы мать курила. Доктор запретил.
— Ну я же с ним говорила. С Вадимом.
