Чертыхаясь и матерясь, ее догнал директор, толкнул к выходу, что-то сказал, но она не расслышала.
— Владислав! — громко и повелительно прокричал он, но вместо ответа они услышали, как где-то с треском отвалилась оконная рама и со звоном разбилось стекло.
Оришко схватил Августину за руку и потащил за собой. Он широко шагал, западая на протез, и распахивал все двери.
— Владислав! — кричал в проем каждой, но ответом был лишь жуткий шум пожара.
В холле второго этажа, куда они приближались и где Владик должен был ночевать, явно кто-то был — слышалась возня и глухое бормотание.
Августина прибавила шагу, опередила директора, первая достигла холла и увидела стоящую на табуретке завхозиху Петровну — та снимала со стен портреты вождей. Августина бросилась к дивану, заглянула во все углы.
— Брось, Петровна! — заорал директор. — Быстро уходи!
Огонь с лестницы уже подбирался к холлу, сквозь дым невозможно было разобрать, что творится в правом крыле. Да и огонь перекрывал туда дорогу. Правое крыло было прочно отрезано от них пожаром.
— Зинаида Петровна, вы моего сына здесь не видели? Он ночевал на этом диване…
Завхозиха с немым остервенением сдирала со стены портрет Луначарского.
— Никого не видала! Дети в чем были повыскакивали. Добра-то, добра пропало! До добра-то казенного никому дела нету…
— Быстро вниз! — заорал директор и подтолкнул Петровну к выходу. Затем он оборотился на Августину и железным тоном приказал: — Ты тоже — вниз! Ты за детей головой отвечаешь, поняла?
Но Августина в эту минуту была не способна воспринимать приказы. Она кинулась назад, к пожарной лестнице, чтобы попасть в башню. Петровна обхватила портреты и, причитая, потащилась к выходу. Директор, чертыхаясь, двинулся за Августиной.
Двери помещений третьего этажа все были, настежь. В библиотеке орудовал Слава — в распахнутое окно выбрасывал книги.
Дымом заполнены все щели. Она кричит, но на ее крик никто не отзывается.
Она почувствовала знакомый приступ удушья и прижалась к стене. Пытаясь вдохнуть, она широко открывала рот, но только приступы кашля сотрясали ее измученное тело.
— Господи ты Боже мой! — Директор подхватил ее на руки. — Слава! Да брось ты свою макулатуру! Тут человеку плохо!
Сквозь дым и треск Слава и Капитан Флинт тащили ее черным ходом вниз, туда, где толпились дети, вмиг снова ставшие бездомными.
После неудачного посещения канцелярии Владик наверх не вернулся. Забыв обо всем, он пулей пролетел к входной двери, которая по случаю выпускного торжества осталась незапертой. Его не испугала ночь, он стремглав несся по тропинке к своему убежищу. Но, взлетев на крыльцо флигеля, мальчик вспомнил, что матери дома нет. Тогда, не долго думая, он пробежал к сараю, где всегда держался живой теплый дух и бывало особенно хорошо и уютно. Нашел шерстяной бок козы Муськи и улегся рядом с ней на теплое сено. Муська не удивилась ночному вторжению. Она ровно сопела, изредка вздрагивая. Владик пригрелся у ее теплого бока и вскоре крепко заснул.
Детство тем и хорошо, что способно собою закрывать, как дырки, многие неприятные впечатления. Сон совершенно увел Владика из ночного приключения, тщательно перемешал явь и сновидение, успокоил и запутал так, что, проснувшись утром от настойчивого блеяния Муськи, он не помнил ровным счетом ничего из событий прошедшей ночи. Он не понимал, как оказался в сарае, не понимал, почему плачет мать и отчего так сердит взгляд Капитана Флинта, отчего охает и причитает повариха, и откуда они все разом свалились на его голову. Смущенного и удивленного не меньше других, мать как маленького вынесла его на руках из сарая.
Еще больше он удивился, увидев в парке настоящую пожарную машину и пожарных в касках! А на что похож был замок! Вчера еще совершенно целехонький, теперь он был неузнаваем! Подкопченный со всех сторон, без окон, в потоках стекающей пены! О, какая досада! Оказывается, он безнадежно проспал все самое интересное, тогда как другие мальчики видели весь пожар от начала до конца и даже помогали тушить его!
Владик был обескуражен, подавлен, он был огорчен до слез. Нужно ли говорить, что после пережитого разочарования он не мог общаться с ребятами; так героически тушившими пожар, и избегал попадаться на глаза Варе? Ведь во сне он пытался ей помочь и видел себя героем, а наяву проспал все на свете, да еще где? В сарае, под боком у козы… Какой стыд!
Насупленный, он покрутился возле пожарной машины, а после ушел к флигелю, где в одиночестве провел остаток дня.
В этот день детдомовцев кормили во дворе. Еду привезли из колхозной столовой. Решался вопрос ночлега и всего дальнейшего существования «Красных зорь». Замок изнутри весь выгорел, имущество сгорело полностью. Говорить о восстановлении детского дома было самонадеянно, и Капитан Флинт угрюмо молчал, изредка лишь отдавая необходимые распоряжения.
Под ночлег приспособили пустующую церковь, служившую колхозу зернохранилищем. Урожай пока что не собирали, и это оказалось кстати. Набросали свежей соломы, улеглись. Все устали за длинный суматошный день, и потому быстро угомонились. Варя оказалась в углублении, сбоку от купола. Она видела яркую луну в узком проеме верхнего окна и не могла заснуть. Луна смотрела прямо на нее, и казалось, заглядывала прямо в ее душу, знала все сокровенные мысли, и от этого становилось неуютно и тоскливо.
«Что? — как бы вопрошал сизо-желтый глаз ночи. — Сгорели документы, а тебе и на руку? А еще комсомолка! Личное для тебя важнее общественного? Материальный ущерб «Красных зорь» не огорчает, потому что лично тебе ничего в этом доме не жаль. А все потому, что твое свидетельство и паспорт остались целехоньки в кармане Августины. К тому же две грамоты. А ты и рада. Несознательная ты, Варвара!»
Заснуть, щурясь от яркого лунного света, было невозможно. Варя поднялась, передвинула самодельную подушку из одежды на другую сторону и оказалась лицом к стене. Стена — с картинками, хоть и несколько поврежденными по краям — куски старой штукатурки были вытерты, а местами — отбиты. Прямо перед ней оказалась нарисованная молодая женщина с младенцем на руках, в красной с голубым накидке. Лицо у женщины было совсем молодое. Если бы не младенец, Варя решила бы, что художник изобразил девушку вроде Вари. Видно было, что девушке-женщине печально, но печаль эта не о личной своей доле. Ее глаза, живые, ясно проступающие сквозь трещины штукатурки, с сочувствием смотрели на Варю и не упрекали ни в чем, а лишь говорили: «тяжело тебе? Но и мне тоже тяжело. И другим. Я тебя понимаю. Не бойся, ты не одна. Я с тобой».
Это было странное ощущение. Варя не могла оторвать глаз от стены. Лунный свет падал на старую фреску, делая краски особенными, таинственными, а само помещение и спящих в нем людей — в дымке, будто нарочно отодвигая их от Вари, оставляя ее наедине с прекрасной незнакомкой.
Варя не заметила, как уснула. И был ли это сон? Впервые за много-много дней с тех пор, как увели ночью ее мать, она заснула умиротворенной, словно кто-то близкий принял часть ее забот на себя. На другой день Варя вместе с другими выпускниками уехала в город, где все они должны были выбрать себе ФЗУ для получения специальности. Но Варя не хотела в ФЗУ, в Ярославль. Собрав нехитрые пожитки и захватив документы, она села на поезд, следующий в Москву.
А в Бужениново нагрянула комиссия. Смотрели обгорелые лестницы замка, заглядывали в помещения, говорили с детьми и преподавателями. Комнату директора во флигеле занял представитель райкома. В комнату эту вызывали всех по очереди, люди выходили оттуда красные и взволнованные. С первого вопроса товарища из райкома Августина поняла — ищут виновного. Кто-то должен отвечать за пожар.
Как проходил вечер? Кто за что отвечал? Где была она? Что делал директор?
