— Я работаю в одной конторе, секретарем. Ничего, получаю жалованье. Но вы-то как? Как… ваши братья?
— Владимира расстреляли летом восемнадцатого.
— Какая потеря! — искренне воскликнула Эмили. — Поверьте, я очень, очень вам сочувствую!
Артем сморщился, стал искать по карманам папиросы. Вспомнил, что кончились — выкурил ночью на колокольне.
— Алексей воюет. Стал комиссаром, у него все благополучно, мы переписываемся.
— Вот как? Где же он теперь?
— Был на Украине, теперь перебросили в Туркестан. Зовет к себе.
Она слушала, опустив голову. Артем не мог видеть выражения глаз.
— А вы тоже в армии?
— Да, я служу в военном госпитале. Машу, сестру мою, помните? Замуж вышла за Дмитрия Смиренного.
— А Ася? О ней ничего не слышали?
— Как же не слышал! — рассмеялся Артем. — Очень даже слышал. Ася — Алешкина жена. Боевая подруга.
Ресницы Эмили вздрогнули, она подняла глаза. Артем видел, что она пытается улыбнуться. «А ведь она, наверное, голодная», — подумал Артем.
— Эмили, а где вы живете?
Она назвала адрес, Артем повторил про себя.
— Если получится, я забегу к вам перед отъездом в часть. Можно?
— Да, конечно, я буду рада.
— О! Мне пора на вокзал. До свидания!
— До свидания…
Он побежал, на повороте остановился и оглянулся. Она все еще смотрела ему вслед глазами ребенка, которого оставили одного. У Артема больно кольнуло сердце.
Всю дорогу в поезде ему было несколько неуютно от этой встречи. И сквозь разговоры с братом нет- нет да и проступят эти ее жалобные глаза и детские обиженные губы. Чем-то нужно помочь ей…
На станции они наняли подводу и в Любим въехали по Пречистенской дороге. Почти сразу издалека увидели свой дом. У дома в саду возилась мать. Кверху дном лежала их лодка, вытащенная из воды на зиму. Пахло костром, прелыми листьями. Мать увидела подводу, пригляделась, заторопилась к калитке. Сразу бросилось в глаза, как она сдала за последние годы — осунулась, стала сутулиться. И все-таки ясно светились ее глаза при виде явившихся издалека сыновей. В доме все было по-прежнему, как и во времена их беззаботного детства: на стене висит Алешкино охотничье ружье, смазанное, с затянутым куделью стволом, на книжной полке стоят сочинения Некрасова и в рамочке над столом детский рисунок Ивана — «Беседка на Валу».
— А где батя?
— Отец в Предтеченскую церковь с утра ушел. Властям помещение понадобилось под мастерские. Вот, опись составляют.
Братья переглянулись.
— Пойдем, может, помощь нужна.
Артем шагал по городу, в котором не был давненько, и радовался, что внешне здесь ничего не меняется. Город словно застыл во времени, хранил сам себя, берег свое постоянство. Но это было обманчивое спокойствие.
Двери Предтеченской церкви, самой старой в городе, были распахнуты. Отец Сергий стоял рядом со священником, который по описи сверял наличие церковной утвари. Рядом топтались несколько мужчин в штатском, среди которых Артем узнал бывшего соседа Смиренных, псаломщика Юрьева.
— Четвертый крест медный, шлифованный, с распятием по эмали. Обратная сторона гладкая, — называл Юрьев, его помощник отмечал в описи. Названные предметы складывали в большой фанерный ящик. — Священно-богослужебные сосуды. Два комплекта. Звездица серебряная, позлащенная, с изображением Господа Саваофа, чеканной работы. Ковчега напрестольных два. Дароносица для приобщения больных. Кадил два, оба медные.
Артем и Иван подошли к отцу, поздоровались. Отошли в сторонку. Некоторые представители власти решили не дожидаться окончания переписи, занялись своим делом — осмотром помещений. Они заглядывали в престолы, отодвигали снятые со стен иконы, наконец грязными сапогами ступили на возвышение, ведущее к Царским вратам.
Оба священника, краем глаза наблюдавшие за передвижением гостей, изменились в лицах.
— Господа хорошие, — с едва сдерживаемым гневом обратился к ним отец Сергий. — Нельзя ли подождать хотя бы, когда святыни вынесут из храма?
— Ах-ах-ах! — живо обернулся Юрьев. — Мы оскорбили ваши чувства, батюшки? Тогда собирайте свои причиндалы поскорее, уж больно вы возитесь.
— Что вы называете причиндалами? — возмутился отец Иоанн. — Хоругви? Иконы? Побойтесь Бога!
— Мы делаем свое дело так, как полагается, — спокойно возразил отец Сергий.
— Много на себя берете, батюшки. — Юрьев подошел к священникам. — Вам покуда разрешено забрать кое-какой скарб в городской собор, а ведь могло быть иначе. Нарочно, что ли, время тянете?
— Святыни будут перенесены после молебна в присутствии прихожан и священнослужителей. Как положено.
— Крестный ход собираетесь устроить? — покраснел Юрьев. — Накануне славной годовщины Октября?!
— Вам ли не знать церковных правил, — устало вздохнул отец Сергий.
Юрьев возмущенно оглянулся на своих спутников. Но, заметив Артема и Ивана, угрюмо наблюдавших за происходящим, решил сменить тактику и заговорил более-менее миролюбиво:
— Время теперь не то, что прежде, отче. Народ в большинстве своем понял, что Бога нет. А дети, рожденные после Октября, и вовсе не поверят вашим сказкам о Боженьке. К чему все ваши потуги, батюшка? Мы с вами оба понимаем, что дни религии сочтены.
— Чуткую душу не обманешь, — негромко возразил отец Сергий.
— То есть как это?
— Можно внушить, что Бога нет, но в каждом сердце сокрыта истина и о земном, и о небесном. Рано или поздно она проснется.
— А! — махнул рукой Юрьев. — Уморился я с вами, товарищи попы. Сворачивайтесь. Не освободите помещение до завтра — пеняйте на себя.
Он дал знак, ящик с церковными ценностями подняли и вынесли во двор, где ждала телега.
Представители Совета один за другим покинули церковь. Возле храма собирался народ — священнослужители других приходов, верующие. До поздней ночи шла работа в храме, а к утру отец Сергии служил молебен над оставшимися святынями прихода. Как и предполагал Юрьев, получился настоящий крестный ход. Верующие шли впереди с иконами, хоругви несли Иван с Артемом. С Обноры дул холодный ветер, поднимая ворохи листьев с набережной и бросая под ноги процессии. Прихожане Нижнего посада и останковские плакали, оглядываясь на темнеющую у реки осиротевшую церковь. Назавтра с нее сбросят кресты и купола, несколько веков так нарядно украшавшие богоспасаемый город.
Весна в Бухаре ранняя. Уже в феврале в горах расцветает миндаль, в марте в садах здесь буйно цветут бело-розовым абрикосы и персики. В апреле желтовато-белым облаком парит над дуванами алыча, инжир раскрывает оранжево-алые крупные цветы, которые, опадая и устилая собой мостовую, напоминают куски рыжей краски. В это время года город становится неправдоподобно сказочным. Его глиняное однообразие исчезает как по волшебству. Второй год Вознесенские кочевали по Средней Азии, и та не уставала открывать свои новые секреты. С самого начала все поражало: и узкие вертлявые улочки с арыками по бокам, глухие глиняные заборы-дуваны, кое-где оплетенные колючими плетьми ежевики — попробуй сунься! Верблюды, базар, чайхана — все это привлекало внимание, манило и отталкивало
