одновременно. Интересное, но — чужое.
Еще когда они ехали сюда в эшелоне — бесконечно долго и утомительно, — Средняя Азия начала приоткрывать свое загадочное лицо. Бесконечная пустыня с верблюдами, редкие древние каменные захоронения, сотни верст не отмеченные присутствием человека.
«Куда несет меня жизнь?» — думала тогда Ася, наблюдая, как проплывают за окном колючие раскидистые деревья с черными гнездами аистов в ветвях, как ишак, навьюченный поклажей, неуклюже семенит под тяжелым громоздким седоком, как высокие, устремленные вверх пирамидальные тополя пытаются проткнуть небо. А жизнь несла ее в горные кишлаки, в странные кочевые юрты, где было не спрятаться от жары и всепроникающего песка, где вода — мутная, грязная — была на нес золота, а опасность бандитской пули или же местной коварной болезни была одинаково реальна и близка. И вот после воинских палаток, разбиваемых возле небольших горных кишлаков, после зимы в кочевых юртах они наконец в большом городе, Бухаре.
Ах, Бухара! О тебе приходилось лишь читать в сказках про Ходжу Насреддина да слышать на уроках незабвенной Зои Александровны:
Поселили Вознесенских у Зульфии — молодой одинокой женщины, сдающей часть большого дома постояльцам. Кроме Вознесенских, у Зульфии квартировалась узбекская семья, и во дворе всегда было шумно от гомона детей.
Дом, длинный и приземистый, выстроенный буквой «П», охватывал собой двор с тандыром — печью для лепешек, арыком и раскидистой необъятной чинарой, под которой была устроена площадка для чаепития, обсаженная розами. Зульфия — моложавая, бойкая, живая — сразу расположила Вознесенских к себе. Она неплохо изъяснялась по-русски и, показывая свое жилище, объясняла:
— Курпач.
— Курпач? Одеяло — это курпач?
— Да, курпач. Много курпач — богатый бай. Мало курпач — бедный, дехканин.
— Вот как.
— Мой муж был богатый. Много ковры, много посуда, курпач много. Большой калым отцу за меня платил. Бежал в горы, за кордон. Старшую жену забрал с собой и сына старшего, а я осталась.
— А у тебя дети есть, Зульфия?
— Сын есть, на заработки уехал в Самарканд.
— Сколько же ему лет?
— Семнадцать.
— А тебе тогда сколько?
— Тридцать два.
И Ася, и Алексей вместе покачали головами. Чудно!
— Рано тебя замуж отдали?
— Зачем — рано? Как всех. Сайд большой калым за меня дал отцу. Двадцать верблюдов. Хан-атлас, парчу, десять курпач и пять ковров.
— Калым заплатил, а сам оставил тебя с сыном.
— Мы спрятались с Ниязом, не хотели уходить. Родители старые совсем, жалко.
— Ничего, ты молодая, нового мужа себе найдешь, — улыбнулся Вознесенский.
— Сын не разрешает нового мужа.
— Сын? Да разве может он матери указывать?
— Нет мужа, сын главный. Как скажет, так и будет.
— Чем же ты живешь, Зульфия? — спросил Алексей. И Ася сразу поняла, что он имел в виду. Дом, если определять по количеству курпачей и ковров, казался не бедным. На полках красиво, расставлены медные кумганы, чаши, блюда. Сама Зульфия одета гораздо лучше своих соседок-узбечек. Платья у них у всех одного покроя, но ткань выдает. У Зульфии платья из дорогого хан-атласа, парчовые чувяки, расшитые бисером, тогда как на Айгуль, новой соседке Аси, простые кожаные.
Зульфия начала объяснять род своей деятельности, и Вознесенские долго не могли взять в толк, чем же она занимается. Пока Алексей не воскликнул:
— Кажется, понял! Зульфия — сваха!
— Правда? — поразилась Ася.
— Да, да! — радостно закивала Зульфия. — Сватия, сватия…
Не успели Вознесенские обустроиться, их позвали во двор — пить чай. Под раскидистой чинарой стоял дастархан — низкая площадка с перильцами. Вознесенских усадили на атласные подушки. Айгуль принесла большой медный чайник. Ее муж, Усман, налил немного чая в свою пиалу, затем вылил назад, в чайник. Налил пару глотков в пиалу и подал гостю.
— Налей побольше. Мы водохлебы.
— Мало налить — больше уважения гостю, — пояснила Зульфия.
В медных низких вазочках лежали сухофрукты — темный и светлый изюм, оранжевый урюк и что-то еще. Белые ломти лукума, сахар — у Маруси и Юлика глаза разбежались. Но Ася детей держала в строгости. Взгляда было достаточно, чтобы оба сидели чинно, не разговаривая и не протягивая рук к сладостям, пока гостеприимная Зульфия сама не подвинула к ним лакомства. Стайка босоногих детей Айгуль и Усмана в тюбетейках толкалась на длинной открытой террасе, хихикая и не смея приблизиться. Юлик исподлобья посматривал на них, а Маруся застенчиво улыбалась.
После чая Усман принес казан с пловом. Ловко перевернул его над блюдом, и ровный золотисто- коричневый холм предстал перед гостями. Плов был украшен кусочками мяса и морковью. Но кроме этого вкраплялось что-то еще. Это что-то было квадратным и коричневым по цвету. Зульфия пояснила, что это такой горох.
— Усман, Айгуль, позовите детей, — предложила Ася. Усман что-то ответил по-своему, Зульфия перевела:
— Дети поедят после, вы сегодня наши гости.
Айгуль, Усман и Зульфия ловко подчерпывали рис пальцами и отправляли в рот. Вознесенские попытались сделать так же, но в конце концов Ася послала Марусю за ложками. Так получалось гораздо ловчее.
Ночью, уложив детей, Ася и Алексей делились впечатлениями. Это была первая ночь на новом месте. Не спалось. Они вышли на открытую террасу — ветер донес аромат весеннего цветения. Темное небо лежало на самых крышах, задевая крупными звездами ветки чинары. Думали каждый о своем.
— Как тебе их полосатая форма? — спросил Алексей, — Сошьешь себе такую?
— Обязательно.
— А паранджу?
— В ней жарко. А тебе бы жену в паранджу упечь! Вот уж не ожидала.
— Шутки шутками, но все же одна по улицам не расхаживай. В Бухаре смутно. Народ здесь непростой.
— Зато гостеприимный. Мне так Зульфия понравилась. Вообще мне здесь нравится. Город… А тебе?
Он ответил не сразу:
— Везде одинаково. Те же банды, та же ненависть, кровь. Только они здесь свои, а мы пришлые. И на их гостеприимство, Ася, рассчитывать не приходится. Медаль имеет две стороны.
Она знала, что муж имел в виду. То, что Бухара присоединилась к красному Туркестану, еще не было гарантией безопасности.
На рассвете их разбудил беспокойный стук в ворота. Красноармеец из штаба прибежал за комиссаром.
