– Он никогда не упоминал об этом, да и ни малейшим намеком не дал понять, что знает о вашем даре. Его собственные возможности, насколько я понял, были гораздо слабее. Иногда у него случались моменты озарения или, если можно так выразиться, необычного ясновидения. И насколько мне известно, они были связаны с вами. Казалось, он не догадывался, а твердо знал, когда у вас несчастье и вы нуждаетесь в его по мощи.
– Да, – сказала я, – я тоже это знала.
Викарий осторожно обрезал ножницами веревку и продел в петлю стебель, потом подобрал клубок и направился к следующей грядке.
– Вы сказали, что ваш друг – Эшли. Это значит, круг поиска очень ограничен.
– Да.
Это единственное слово прозвучало у меня одновременно взволнованно и удрученно, не так, как говорят о друге или возлюбленном. Еще один стебель согнулся у меня в руке и чуть не сломался. Извинившись, я оставила помидоры в покое и направилась к неустойчивому табурету у чана с водой. Викарий, не прекращая работы, равномерно двигался вдоль грядки, полу отвернувшись от меня. Я наклонилась над теплой водой.
Снова, возмущенно щебеча, прилетела малиновка, и я увидела, что высоко под крышей, в переплетении пышно распустившегося страстоцвета, у нее гнездо. Птичка порхнула на согнувшийся стебель, вскинула головку и посмотрела на нас своими яркими глазками, а потом, вдруг перестав щебетать, исчезла в листьях. Покой, солнце, тепло, ровный ритм работы на грядке исчезли, как исчезает отражение на поверхности встревоженной воды.
Еще ничего не решив, я обнаружила, что рассказываю викарию о своем возлюбленном. Не о Джеймсе, не о вечере накануне, а только о долгой связи от сознания к сознанию, до той поры, пока прошлой ночью «дверь» между нами не захлопнулась.
Когда я закончила, опять возникла пауза. Потом тихо и спокойно, без удивления викарий проговорил:
– Что ж, спасибо, что рассказали. Теперь мне ясно. Как я понял, случилось нечто такое, что обеспокоило вас и оттолкнуло от него. Это и привело вас ко мне?
– Да. Я пришла, потому что, кажется, догадываюсь, кто это, и, кажется, он совершил нечто очень нехорошее, и я не знаю, что мне делать. Если бы это касалось кого-то другого, думаю, я бы сама могла объявить о его вине, но тут иной случай. Я знаю его так хорошо – после долгих лет мы больше, чем любовники, мы стали частью друг друга, нравится нам это или нет... Понимаете? Предать его, даже если он виноват, значило бы предать себя или даже еще хуже.
Мистер Брайанстон выпрямился, прервав работу, но не смотрел на меня. Он так долго стоял на коленях, глядя на помидоры, что я уже подумала: старик забыл о моем присутствии и о моем вопросе. Но наконец он вздохнул:
– Моя милая, я не в силах ничем помочь. Возможно, если подумать... Да, нужно подумать. И помолиться... У меня нет совершенно никакого опыта в таких делах, и ничего подобного нет в книгах. Были времена, когда я мог сказать, что правильное правильно, а неправильное неправильно, кто бы как ни считал, но со временем взгляды на это меняются. Можно сказать, что некоторым образом ваша близость, о которой вы рассказали, сродни близости мужа и жены, а закон признает: нетерпимо, если один из супругов предает другого, и я думаю – да, я думаю, что, если у вас действительно в руках ключ к чьим-то тайным мыслям, вы не должны их выдавать.
– Понятно, – сказала я. – Да, я так и думала. А если не думала, то, по крайней мере, чувствовала. Спасибо.
– Если он совершил что-то столь страшное, правда выплывет и без вашей помощи. Но думаю, если вы увидите, что он собирается навредить другим или совершить еще какое-то зло, вы должны воспользоваться своей способностью и не допустить этого. Эта связь фактически превращает вас в две стороны одной медали, и ваше стремление к добру может перевесить его склонность к злодейству. Да, возможно, это и есть мой ответ. Поскольку между вами существует такая, – мм, особая связь, приходится расплачиваться подобным образом. Другими словами, – сказал викарий, стоя на коленях в своей заляпанной куртке с ножницами в руке, но с таким выражением, словно в нем воедино слились судьи и пророки, – другими словами, вы должны выступать как голос его совести, если сама она слишком слаба, чтобы удержать его от зла.
– «Суровая дщерь гласа Господня», – сказала я несколько удрученно.
– Именно. Не очень привлекательная дама – обязанность. Мне кажется, это один из самых вдохновенных образов у Вордсворта. Звучит очень устрашающе, дитя мое?
– Немножко. Но в данный момент, похоже, мне больше ничего не остается – если я вообще осмелюсь с ним связаться. Но я не могу выдать его вслух, я имею в виду, кому-то другому.
За разговором викарий закончил грядку и теперь, встав, на негнущихся ногах пошел к скамейке за новым клубком бечевки.
– Бриони, – снова сказал он, глядя мимо меня.
– Что?
– Вы идете небезопасным путем.
– Я понимаю. Потому-то мне и захотелось поговорить с вами. Видите ли, до сих пор все было чудесно и так знакомо. Я жила с этим так долго... могла говорить с ним о чем угодно, делиться всем, словно сама была его частью, а он – частью меня. Не было ничего, кроме счастья, я никогда не бывала одна, всегда могла обратиться к кому-то... И мне казалось, что в будущем меня не ждет ничего, кроме радости, и когда мы действительно, на самом деле найдем друг друга, это будет просто продолжением того, что было всю жизнь. Все было так безмятежно! – Я посмотрела на свои руки. – После папиной смерти я думала, что мне осталось только вернуться в Эшли, и там я найду его, моего «тайного друга». Но он сказал: нет, еще не время, нужно подождать. И теперь я думаю, это оттого, что он не осмеливался подпустить меня к себе, зная, что совершил. Мне было так одиноко... А потом, когда я подумала, что нашла его, то обнаружила, что он совершил нечто ужасное, настолько ужасное, что скрывал это от меня. И я узнала об этом лишь случайно. Вот почему я пришла к вам спросить, что мне делать.
– Вы узнали «лишь случайно»? То есть прочитали в его мыслях то, что он хотел скрыть?
