Наваррский и любит припугнуть окружающих, любит показать им, какой он могучий и загадочный, но на самом деле он просто человек, Клер, просто мужчина. Не больше и не меньше.
— Ты по-прежнему хочешь выйти за него замуж? Принести себя в жертву ради меня? — Было заметно, что Клер остро переживает свою вину перед старшей сестрой. Элис улыбнулась:
— Клер, дорогая моя, мне начинает казаться, что никакой жертвы с моей стороны здесь вообще нет.
Клер недоверчиво посмотрела на старшую сестру. Как она изменилась за такое короткое время! Лицо Элис не было больше озабоченным, щеки ее порозовели, глаза искрились веселым огнем. Она даже похорошела и больше ничем не походила на монашку — скорее на шаловливую школьницу. И еще у Клер появилось ощущение, что теперь мысли Элис занимает вовсе не младшая сестра, а кто-то другой, и она знала имя этого человека.
Клер отметила в мыслях это неприятное для себя открытие и холодно произнесла:
— Возможно, выйти замуж за Гренделя для тебя теперь предпочтительнее, чем вернуться в монастырь. Но я помню, что стать монахиней было для тебя когда-то целью всей жизни. Так что стоит тебе сказать одно только слово, и…
— И что, моя хорошая? — спросила Элис. — Ты поспешишь занять мое место и принесешь в жертву себя? Или продырявишь моего жениха кинжалом?
— Напрасно смеешься. Я, если потребуется, готова на все, — с достоинством ответила Клер.
— В этом нет необходимости. По-моему, мы с Саймоном Наваррским очень хорошо подходим друг другу. Он кажется мне человеком интересным и талантливым, у него можно многому научиться.
И стойкая, решительная Элис смущенно покраснела при этих словах, чем привела Клер в полнейшее замешательство.
Саймон Наваррский стоял возле узкого окна и смотрел вдаль. Он любил комнату, отведенную ему в северной башне, прежде всего именно за то, что из ее окна можно было глядеть поверх замковых стен на далекий синий лес, тянувшийся на много миль к востоку, через холмы, до самого морского побережья. Отсюда он мог видеть и то, что делается во дворе и на самих стенах замка.
В комнате его невесты еще не спали, он видел мелькающие в ее окне женские силуэты, хотя и не мог с точностью сказать, кто это — Элис или Клер. Эту спальню Ричард выделил для своих сестер по подсказке Саймона. Она была расположена таким образом, что из своей комнаты, расположенной почти под самой крышей, Саймон мог наблюдать за тем, что делается в комнате его невесты, незримо охраняя ее.
Он был достаточно умен и осторожен, чтобы не доверять никому, и в первую очередь своему господину. И леди Элис он с первого дня решил не выпускать из виду. Тогда ему просто хотелось быть уверенным в том, что если она и заведет себе любовника, — на что Саймон изначально был согласен, — это останется тайной для всех окружающих.
Но теперь, узнав на вкус невинные губы Элис, он уже не мог и представить себе, что кто-то другой, не он, будет обладать нежным и упругим телом этой девушки. Поначалу он был готов даже к тому, что и девственности ее лишит кто-нибудь другой. Сказать по правде, Саймон недолюбливал девственниц, зная, что первая ночь для них — это всегда страх, боль, крик и никакого удовольствия ни себе, ни мужчине. К тому же девственницы, дожившие до того дня, когда их сделает женщинами Саймон Наваррский, как правило, бывали не очень юными и страшными, как смертный грех. Те же, что были помоложе и покрасивее, доставались другим, тоже более молодым и красивым.
Но теперь Саймон не мог себе представить, что кто-то другой, не он, первым разведет в стороны ноги леди Элис и погрузится между них, заставив ее вскрикнуть в тот миг, когда девушка становится женщиной. Он никогда не был жадным, но единственное, чего он не хотел разделить ни с кем, была девственность леди Элис из Соммерседжа.
В узкой прорези окна спальни мелькнул огонек свечи, качнулась женская тень. Саймон всмотрелся внимательнее в неясные очертания фигуры и по тому, что волосы у женщины были приглажены, а не стояли пышной копной, он понял, что эта тень принадлежит его невесте.
Он мысленно пожелал Элис доброй ночи и попросил у нее прощения за сегодняшний вечер, несомненно, смутивший ее мысли и взбудораживший тело.
Элис представлялась Саймону женщиной, о которой он всегда мечтал, — преданной, искренней, страстной. Неудивительно, что ему так хотелось обладать ею. Удивительнее то, что она, похоже, сама желала того же.
Саймон отошел от окна, остановился возле стола, на котором лежала его почти законченная рукопись. В ней не было описания того снадобья, которое хотел получить от него лорд Ричард. Снадобья, которое должно было стать смертельным для юного короля.
Саймон даже не посмотрел, нет ли света в его мастерской. Он никогда этого не делал. Никто не посмеет войти туда, особенно ночью, когда, как считали все обитатели замка, это помещение наполняется призрачным светом и в нем оживают явившиеся с того света мертвецы и порождения адских бездн высовывают из углов свои уродливые рогатые морды. Впрочем, и среди бела дня не нашлось бы смельчака, пожелавшего испытать судьбу и войти в жилище демона.
Разумеется, он солгал Ричарду относительно яда. Состав его был достаточно прост, и необходимые для него травы можно было найти в Англии повсюду. Самое важное — соблюсти необходимые пропорции составных частей, но в этом у Саймона был огромный опыт. Ему доводилось убивать при помощи яда. Первой была старая женщина, мучившаяся от нестерпимых болей в животе и таявшая, как свечка. От яда, приготовленного Саймоном, она умерла легко и тихо, словно уснула. Еще был один купец, забивший до смерти двух своих жен и пожелавший как следует выспаться накануне свадьбы со своей третьей жертвой.
Оба они умерли во сне, не испытывая никакой боли, хотя в случае с купцом Саймон, пожалуй, был бы не против того, чтобы тот как следует помучился. Впрочем, оставалась надежда на то, что он будет мучиться за свои преступления в аду до скончания века.
Не будет испытывать боли и мальчик-король, и в каком-то смысле эта смерть будет милосерднее, чем любая другая, но тем не менее Саймону было почему-то очень жаль его. Конечно, быть королем всегда смертельно опасно, и Генрих Третий, скорее всего, недолго проживет на свете и, возможно, умрет мучительной смертью. Так что ж, в таком случае Саймон Наваррский выступает едва ли не в роли благодетеля?
Он сам испугался, услышав свой хриплый смех.
Неужели он так низко скатился по лестнице, ведущей в ад, что осталось всего несколько ступеней до самого дна преисподней? Никогда он не убивал детей, даже в ходе кровавых битв, сквозь которые ему пришлось пройти. Видеть, как умирают дети, ему, разумеется, приходилось, но это же совсем другое дело! Дети, женщины и старики всегда страдают во время войны сильнее, чем все остальные. И вот теперь он вплотную подошел к самым страшным преступлениям — покушению на жизнь короля и детоубийству. Ниже этого может быть только ад.
Слабость человеческой натуры, и прежде всего своей собственной, никогда не переставала поражать Саймона. Вот и сейчас он опустился в кресло, уставился на огонь, разминая здоровой рукой искалеченную, и, отбросив только что бушевавшие в его голове мысли, принялся обдумывать состав смертельного зелья. Он подготовит эликсир смерти и лишь потом решит, позволить Ричарду использовать его по назначению или нет.
Потерял ли Саймон свою бессмертную душу окончательно и бесповоротно? Кто даст ответ, где тот судья, что сможет рассудить его по справедливости? Брат Джером? Он будет настаивать на покаянии и искуплении грехов. Ричард? Этот может затянуть его только еще глубже в бездну преисподней.
А сейчас Саймон стоит перед выбором. На одной чаше — сила и власть, о которых он всегда мечтал. На другой — жизнь мальчика-короля, слишком слабого, чтобы править страной в такое опасное и страшное время.
Нет, прочь сомнения! Сейчас важны поступки. И первым из них будет составление снадобья. Пусть его сделает леди Элис — ведь она такая способная ученица!
Огонь угасал, но Саймон не стал шевелить угли в камине. В отдалении снова сверкнула молния, и он вспомнил о страхах, одолевавших Элис. Почему она до сих пор не ложится: боится грозы или не может забыть о своем первом поцелуе?
