От неожиданности Энни вздрогнула, но тут же овладела собой.
— Означает ли это, что вы все-таки согласны мне помочь? — спросила она.
— Это означает, — ответил он сочным баритоном, в котором угадывался легкий техасский акцент, — что ты расскажешь мне все, что тебе известно, поделишься своими подозрениями, и вот тогда мы вместе подумаем, как со всем этим быть.
Маккинли толкнул дверь, вошел в темное нутро лачуги, и Энни ничего не оставалось, как последовать за ним. И вновь она с трудом подавила безумное и непонятное желание оглянуться.
Маккинли щелкнул выключателем, и вспыхнул неяркий свет. Энни с любопытством осмотрелась. Тесная каморка показалась ей напрочь лишенной хоть какого-либо уюта. Обшарпанная, кособокая мебель. Нагромождение немытых тарелок и мисок на столе.
Энни устремила на Маккинли задумчивый взгляд.
— Почему вы живете здесь? — спросила она. — В таком… совершенно неподходящем для вас месте.
Губы его едва уловимо скривились в улыбке. От этой улыбки по коже Энни пробежал морозец.
— Разве ты знаешь меня настолько хорошо? — глухо спросил Маккинли.
— Я вас всю жизнь знаю, — неловко выдавила Энни.
— Сколько мне лет?
Энни растерянно заморгала.
— Вы, наверное, слишком много выпили.
— Я не об этом тебя спросил. Кстати, говоря, выпил я ещё недостаточно. — С этими словами он придвинул к столу спинкой вперед колченогий стул, молча оседлал его, раздвинув ноги, и наполнил стакан текилой. — Нужно, пожалуй, восполнить этот пробел.
Наполнив прозрачной жидкостью и второй стакан, Маккинли придвинул его Энни.
— Вот, выпей.
— Я не пью.
— Сегодня — пьешь, — отрезал он. — Ну, так сколько же мне лет, по-твоему?
Энни взяла стакан и робко пригубила. Текилу она терпеть не могла, от одного запаха её воротило.
— Мне казалось, что вы немного моложе папы, — неуверенно выдавила она.
— Твой отец скончался в возрасте шестидесяти трех лет.
— Это я и сама знаю, — досадливо проворчала Энни. И, незаметно для себя, отпила ещё глоток.
— Сядь, Энни, и скажи, сколько мне лет.
— Не так много, как я думала, — пробормотала она, словно оправдываясь. — Возможно, около пятидесяти.
— Возможно, — хрипло сказал Маккинли. — Но почему ты все-таки думаешь, что смерть твоего отца не была результатом несчастного случая?
— Чутье.
— О господи! — шумно вздохнул Маккинли. — Только не говори мне про женскую интуицию, детка. Если это все, что у тебя есть, то ты понапрасну отнимаешь у меня время.
— Своей интуиции я доверяла всегда, — уязвленно возразила Энни. — И Уин говорил, что на неё можно положиться.
— Да, разумеется, — горько усмехнулся Маккинли, залпом осушая стакан. — Непогрешимая и безошибочная.
— Но это не все, — добавила Энни.
Напряжение в тесной комнатенке мгновенно сделалось густым и осязаемым.
— Из нашего дома кое-что пропало. Я, правда, хватилась этого совсем недавно, но точно помню, что перед смертью папы она ещё там была. А вот неделю назад, когда я приехала из Бостона, она уже исчезла…
— Что это было, Энни? Говори же, черт возьми!
— Картина. Даже скорее — офорт. Она была у папы совсем недолго, но он относился к ней очень бережно. Хранил как зеницу ока. Говорил, что она ему дорога как память.
— Твой отец не был сентиментальным человеком. Что изображено на этой картине?
— Какой-то ирландский святой. Мне это было непонятно, но папа поместил офорт в серебряную раму и несколько раз повторял, что в ней заключена тайна мироздания.
— Неужели? — Джеймс нахмурился. — И ты считаешь, что офорт с изображением неведомого святого старца имеет какое-то отношение к смерти твоего отца?
— Не прошло и недели после его смерти, как картина пропала! — с пылом заявила Энни.
— Ты начиталась детективных романов, — промолвил Маккинли. — Трагическая смерть и пропавшая картина вовсе не свидетельствуют о существовании какого-то заговора.
Он отвернулся. Движения его были несколько замедленными и подчеркнутыми, как у подвыпившего человека, который старательно пытался казаться трезвым.
— С каких пор вы пристрастились к спиртному? — неожиданно резко спросила Энни. — Раньше вы такого себе не позволяли.
— Со второго апреля.
Слова его, казалось, застыли в воздухе. Второго апреля погиб отец Энни.
Она встала, обогнула стол и, не думая, что делает, опустилась на колени перед Маккинли.
— Вы ведь его любили, — промолвила она. — Столь же сильно, как и я. Нет, не можем мы это так оставить. Не имеем права. Ведь его убили, и мы обязаны выяснить — кто и почему. Если вы не поможете мне, я займусь этим сама. Но ведь вы поможете мне, правда?
Маккинли улыбнулся в ответ. Ободряюще, как сам понадеялся. Но Энни легче не стало. Сидящий перед ней мужчина был ей совершенно незнаком — она вглядывалась в его небритое лицо, в глаза, мутноватые от выпитой текилы, и тщетно пыталась увидеть за этой завесой прежнего Маккинли, того надежного и близкого человека, которого знала прежде. Нет, не мог он кануть в Лету — он находился где-то рядом, буквально в двух шагах, только нужно было найти его.
— Что ж, Энни, я тебе помогу, — еле слышно промолвил он. — И ты получишь ответы на мучающие тебя вопросы. Правда, я совсем не уверен, понравятся ли они тебе.
— Понравятся или нет — значения не имеет, — задиристо произнесла Энни. — Но одно я знаю наверняка: я не остановлюсь, пока не узнаю правды.
Маккинли задумчиво посмотрел на нее. Глаза его странно блеснули.
— Да, ты точно не остановишься, Энни, — с неожиданной мягкостью в голосе произнес он. — И мне очень жаль, что это так.
Что же ему с ней делать? Энни по-прежнему стояла перед ним на коленях, юная, благоухающая и невинная. И — наивная. И ещё — преисполненная веры и надежды.
«…вы немного моложе папы». Дьявольщина! А ведь ему всего ещё тридцать девять. Да, похоже, он перестарался.
Энни права — она и впрямь знала его всю жизнь. Ей было всего семь, когда недавний выпускник колледжа Джеймс Маккинли, только что овдовев, вошел в её жизнь. Беззаветно готовый идти за Уинстоном Сазерлендом хоть на край света, готовый без колебаний сложить за него голову. Готовый на что угодно, лишь бы искупить грехи, тяжким бременем легшие на его совесть. И это напряженное, полное риска и смертельных опасностей существование он вел уже свыше двадцати лет. Оно давно стало его второй натурой.
Джеймс знало, что Энни умна. Еще он знал, что она дьявольски упорна и упряма до одержимости. Нет, от своего решения она не отступится. И не остановится ни перед чем, пока не узнает правду. Пока не выведет всех на чистую воду. А ведь всей правды не знал и сам Джеймс.
Пока Уин оставался жив, он был в состоянии её защитить. Уин был настоящий мастер своего дела — никто не мог с таким блеском, как он, нанизывать на ниточку бусинки лжи, способные запутать, сбить с толку и уверить в чем угодно самого неисправимого скептика. И Уин умело пользовался безграничной любовью и доверчивостью дочери. Ей бы никогда даже в голову не пришло, что отец её — милый, славный и добродушный «чинуша» — совсем не тот, за кого себя выдает.
Но теперь, когда Уина уже не было в живых, пудрить ей мозги больше было некому. А умом Энни пошла
