разваливающихся домов.
Домик этот, скорее — хибара, тоже доживал свой век. Хотя Джеймс никогда прежде не переступал его порога, знал он этот дом как свой собственный. До боли знакомый запах — запах нищеты и отчаяния. Дешевая, грубо сколоченная мебель, засаленные обои. Дешевые репродукции картин, на которых длинноволосый Христос поучал сирых и нищих.
В домике были две спальни. Джеймс отвел Энни в меньшую из них и уложил на узкую кровать, прикрытую выцветшим матрасом. Энни, приоткрыв глаза, молча смотрела, как Джеймс снимает с нее кроссовки, укутывает ноги тонюсеньким одеялом. Когда он, проверив, заперто ли крохотное окно, снова повернулся к ней, глаза Энни уже снова были закрыты и она мерно посапывала.
Джеймс не решился дать ей еще одну дозу снотворного. Это новейшее психотропное средство до сих пор находилось в стадии разработки, и он не был уверен, что длительный его прием обойдется без последствий.
Остановившись над спящей Энни, Джеймс внимательно посмотрел на нее. В спаленке было темно, и лицо Энни во мраке показалось ему неестественно бледным. Мертвенно-бледным. А он видел смерть слишком часто…
Джеймс прикоснулся к ее шее. Кожа была теплая, под его пальцами пульсировала жилка. Джеймс расстегнул пуговицы на блузке Энни. Груди у нее были небольшие, и он разглядел, как в прохладном воздухе ее соски, слегка прикрытые тонкими кружевами лифчика, набухли и затвердели.
Как и его мужское естество…
Джеймс выпрямился и набросил на спящую одеяло. Затем резко отвернулся и, не позволяя себе передумать, поспешно вышел из спальни.
Во сне Энни преследовали кошмары. Кровь лилась рекой, повсюду царили смерть и насилие. Охваченная облаком густого, плотного тумана, она пыталась бежать, но ноги не слушались, и вскоре Энни окончательно утратила ощущение времени и пространства. Но внезапно откуда-то появился Джеймс, крепко обнял ее, прижал к себе, и она позабыла обо всем на свете, кроме его рук. Тело ее стало вдруг невесомым, вокруг, словно букашки, роились аэропланы, но Энни не могла собраться с силами, чтобы хотя бы спросить, зачем они тут разлетались. В глубине души она сознавала, что самолет, на котором летели они с Джеймсом, уже приземлился, но все окружающее было абсолютно незнакомым.
Иногда Энни казалось, что она грезит наяву. Она то проваливалась в сон, то выплывала из него. В какой-то миг Энни ощутила прикосновение Джеймса к своей груди, попыталась вскрикнуть, но не смогла даже рта раскрыть.
Энни хотелось разреветься от собственной беспомощности. Даже во сне ее душили слезы бессилия. А потом ей внезапно захотелось взять руку Джеймса и снова приложить к своей груди. Заманить его в постель, признаться в своих тайных вожделениях, добиться своего…
Но за спиной Джеймса маячил Уин. Он был живой, но при этом точно такой, каким она нашла его в то ужасное утро под лестницей — заляпанный кровью, беззвучно кричащий окровавленным ртом. Это было так страшно, что Энни тоже захотелось кричать. Просить отца, чтобы он наконец оставил их в покое: они с Джеймсом и без того уже немало вынесли…
И вдруг на смену этим кошмарам возник яркий свет. Зловещий плотный туман рассеялся, и Энни увидела себя на лужайке, густо усеянной цветущими маргаритками. Над головой сияло солнце, а вокруг зеленела трава. Картина была абсолютно мирная и идиллическая — пока Энни не оглянулась и не увидела лежащего на спине мужчину. Она сразу узнала Джеймса. Шея его была сломана — точь-в-точь как у ее отца…
Испустив дикий вопль, Энни вскочила. Вокруг царил мрак, хоть глаз выколи. Она была одна-одинешенька посреди кромешной тьмы, и страх, охвативший ее, был настолько силен, что тело Энни начало сотрясаться от дрожи.
Сон как рукой сняло. Оглядевшись по сторонам, Энни с трудом различила, что находится в незнакомой комнатенке с узким оконцем. Она лежала на кровати, босая, но полностью одетая, если не считать того, что блузка ее была расстегнута.
Дрожащими руками Энни привела блузку в порядок. Ей было холодно, она сто лет не умывалась, а желудок сводило от голода. Энни решила, что должна срочно что-то предпринять, иначе страх и одиночество сведут ее с ума.
Прежде всего следовало определить, где она находится? И, что гораздо важнее, — куда девался Джеймс. Куда он привез ее на этот раз и почему бросил?
Под ногами Энни заскрипели грубые доски пола, а выключатель на голой стене она, как ни старалась, нащупать так и не смогла. В конце концов она, правда, наткнулась на какой-то шнурок, дернула за него, и — зажглась тусклая лампочка. Энни сразу решила, что комната, которую эта лампочка осветила, куда лучше смотрелась в темноте.
Расползающийся матрас, вытертое до дыр одеяло ему под стать. Серые грязные стены, ржавая батарея, пол под которой заляпан грязно-рыжими пятнами. В самой спальне стоял устойчивый затхлый запах прокисшей капусты и плесени. Запах убогости и нищеты.
«Удивительно, — подумала Энни, — как я, всю жизнь прожившая в роскоши, сумела распознать этот запах. Запах безнадежности и отчаяния».
А ведь до сих пор ей казалось, что более убогого места, нежели стоянка брошенных трейлеров, не сыскать на всей Земле. Однако здесь было куда страшнее. Господи, неужели Джеймс вырос в одном из таких мест? Неужели только здесь он ощущал себя в безопасности?
Отправившись на разведку, Энни отыскала душ с едва теплой водой, а потом наткнулась на сундук с одеждой, на вид вполне чистой. Наскоро вымывшись, Энни отправилась на кухню, в которой нашла завернутую в бумагу холодную рыбу, пакетик чипсов, три пустые бутылки из-под пива и одну полную. Так, значит, Джеймс все-таки побывал здесь.
Рыба и чипсы были поджарены на прогорклом масле, однако Энни была настолько голодна, что не стала обращать внимания на подобные пустяки. Теплое пиво оказалось на вкус вполне приличным, и она быстро покончила с бутылкой. Становилось прохладнее, и Энни, зябко поеживаясь, вспомнила все свои страхи.
Куда, черт побери, запропастился Джеймс?!
«Ничего, — сказала она себе, — рано или поздно он все равно вернется». В этом Энни не сомневалась: не стал бы он возиться с ней столько времени, чтобы бросить в каком-то богом забытом уголке.
Но вдруг с ним что-нибудь случилось? Вдруг силы зла, которые преследовали его все это время, наконец одержали верх? Вдруг он лежит сейчас мертвый в каком-нибудь темном закоулке, а она осталась совсем одна, абсолютно беспомощная?..
Энни заставила себя встряхнуться. Нет, уж беспомощной она никогда в жизни не была и не будет. Напротив, она сильная и изобретательная. Если Джеймс не вернется, она сама отправится на его поиски!
В этот момент внезапно загромыхала дверная ручка, и Энни с облегчением вскочила. Наконец-то! Она уже устремилась в темную прихожую, тщетно пытаясь сдержать радостную улыбку, как вдруг остановилась, словно вкопанная. Дверь вовсе не отпирали — ее пытались выломать!
Охваченная паническим ужасом, Энни попятилась. Тот, кто ломился в дверь, наверняка делал это неспроста. Он знал, что найдет здесь Джеймса. Или Энни.
Она лихорадочно огляделась, пытаясь сообразить, где можно спрятаться. Обставлен дом был крайне скудно, а стенных шкафов, похоже, в нем не было вовсе. В ванной отсутствовала не только дверь, но даже занавеска; кровать едва возвышалась над полом.
Времени на раздумья у нее в любом случае не было: дверь распахнулась под могучим напором, и Энни ничего другого не оставалось, как нырнуть в тесную гостиную и затаиться там.
Неведомый пришелец, кто бы он ни был, пришел один. Энни отчаянно молилась, чтобы им оказался Джеймс, который просто забыл ключи, но в глубине души понимала, что это невозможно. Джеймс никогда ничего не забывал. Кроме того, незваный гость, как ни старался, производил слишком много шума, а Джеймс даже в темноте двигался бесшумно, как кошка. Нет, это не Джеймс. А следовательно — враг.
Поскольку он все-таки старался не шуметь, значит, знал, что дома кто-то есть. Кто же ему нужен? Джеймс? Или с Джеймсом уже расправились?
Босая, дрожащая от холода и сырости, с влажными после душа волосами, Энни испуганно жалась за дверью. Сейчас ее неведомый противник увидит, что душем недавно пользовались, найдет остатки ее
