Севка закрыл глаза, чувствуя, как тело покрывается потом, как бешено колотится сердце, как холод от пистолетного ствола растекается по лицу, переползает на плечи, леденит все тело…
И вдруг…
– Ладно, – сказал Орлов. – Живи. Выйдем к нашим… К нашим, – с нажимом на слово «наши» произнес старший лейтенант. – Там ты все расскажешь. И пытаться бежать тебе не стоит.
– Я… я не побегу… – прошептал Севка. – Мне некуда бежать.
– И незачем, – добавил Орлов.
Они выбрались из пещеры и натолкнулись на тело красноармейца, лежащее на дне овражка. Гимнастерка на спине была крест-накрест перечеркнута двумя автоматными очередями. Винтовка убитого лежала рядом.
– Вооружайся, – приказал Орлов, сам снял с убитого ремень с подсумками и помог надеть Севке. – Пользоваться трехлинейкой умеешь? Смотри.
Старший лейтенант открыл затвор, показал Севке, как вставляется обойма, и заставил несколько раз передернуть затвор. Патроны, вылетевшие из винтовки, Орлов подобрал и, обтерев рукой, вставил обратно в магазин винтовки.
Когда они двинулись через лес, Севка даже не поинтересовался, куда именно они идут, просто шел следом за Орловым, тупо глядя себе под ноги. Еще несколько раз они натыкались на убитых красноармейцев, старший лейтенант забирал с тел патроны, обыскивал вещмешки, перекладывая к себе запасные обоймы, три пригоршни патронов россыпью, половину буханки хлеба и две банки консервов.
Севка стоял в стороне, даже не снимая винтовку с плеча, ждал, пока Орлов закончит, и снова шагал за ним следом, механически переставляя ноги.
Теперь сидел и снова ждал, когда старший лейтенант решит, что делать дальше.
Закончив перевязку полковника, тот приказал всем построиться, Севка тоже стал в строй, на правом фланге короткой шеренги.
– Значит, так, – сказал Орлов. – Здесь оставаться нельзя. Пока дорогу не перекрыли – нужно уходить. Двигаться будем всю ночь, без остановки. Нам нужно преодолеть тридцать километров до того, как взойдет солнце. Нести полковника будем по очереди. Я – в голове отряда, старший сержант – в арьергарде. Сигнал о появлении противника – хлопок в ладоши…
Орлов хлопнул в ладоши, звук получился сухой и отчетливый.
– Вот такой. Если кто-то отстанет – ждать не будем. Если кто-то решит потеряться… – Орлов сделал два шага перед строем, остановился и прошел назад, глядя в глаза бойцов. – Лучше уйдите сейчас. Я не буду останавливать. Есть желающие?
Никто не ответил, только полковник еле слышно застонал.
– Хорошо. Да, чуть не забыл. Меня зовут Данила Ефимович Орлов. Можно просто – товарищ старший лейтенант. Товарища младшего политрука зовут Зелёных Тимофей Артемьевич…
Севка кашлянул и зачем-то пробормотал:
– Да…
– Значит, – Орлов посмотрел на Малышева, – раздели бойцов на смены и выступаем.
Дорога была песчаной, и даже когда совсем стемнело, идти было просто. Белый песок под ногами словно слегка светился. Севка шел за носилками, стараясь попасть в ритм с бойцами.
Каждые полчаса все останавливались, очередная четверка красноармейцев принимала носилки от предыдущей смены, и движение продолжалось. Время от времени полковник стонал.
Старший сержант шел рядом с Севкой, иногда отставая, а иногда уходя вперед, к Орлову.
Один раз они сделали привал минут на сорок, прямо возле дороги. Севка присел в стороне, потом лег на теплый песок, посмотрел вверх. Звезд не было. Небо, казалось, начиналось в метре от лица. Севка не удержался, протянул руку, словно и в самом деле рассчитывал прикоснуться к небесам.
«Это тучи», – подумал Севка. И это значит, что утром, если тучи не исчезнут, самолетов не будет. И можно будет спокойно идти дальше. Орлов сказал – тридцать километров. Значит – тридцать километров.
Орлов всегда все знает. И все всегда происходит так, как нужно старшему лейтенанту. Только он сказал о том, что они могут натолкнуться на окруженцев, и окруженцы оказались тут как тут. Нужно было спрятаться от немцев, и Орлов совершенно случайно нашел пещеру в овраге. Потом решил, что они обязательно найдут кого-нибудь на месте разгромленного лагеря, и…
– Двигаемся, – прозвучало из темноты.
«А вот я возьму и останусь лежать, – безразлично подумал Севка. – И буду лежать до тех пор, пока не рассветет и по дороге не поедут немцы. И возьму винтовку, и выстрелю в первого же фрица. А они выстрелят в меня. И я останусь лежать на песке».
Мысль о смерти не показалась Севке ни страшной, ни неприятной. Просто мысль. Дурацкая мысль, нелепая.
– Товарищ политрук! – Старший сержант подошел к Севке, тот услышал, как скрипит песок под сапогами Малышева. – Вы задремали никак?
– Все нормально, – Севка встал, закинул винтовку на плечо. – Задумался.
– Наверное, дождь будет, – сказал сержант. – Пахнет, чувствуете?
Севка вдохнул носом.
Откуда-то тянуло гарью и сыростью.
– Наверное, – пробормотал Севка. – Это хорошо…
– Еще как хорошо! Я сейчас бы солнечную погоду вообще отменил. Толку в ясном небе, если наших самолетов почти нет? А ведь сколько их до войны было! На ученьях, бывало, все небо в самолетах. В первые дни еще кое-как, стрельба в небе шла, и наши падали, и немцы, а теперь… теперь только немцы летают…
Через пару часов стало светать, тучи на востоке засветились каким-то неприятным, будто гнойным светом. Воздух стал липким.
Вдоль дороги тянулись кусты, а за ними были поля. Пшеница. Или рожь. Колосья глухо шуршали под все усиливающимся ветром.
Теперь Севка ясно видел и бойцов с носилками, и Орлова, идущего метрах в пятидесяти впереди.
Спокойно идет, четко отмахивает левой рукой, будто и не шагал целую ночь. Ноги Севки гудели, ломило плечи и спину. И еще он натер пятку.
Как-то он прозевал тот момент, когда неудобство от сбившегося носка превратилось в боль, усиливающуюся с каждым шагом. Следовало было сразу остановиться и поправить носок, переобуться, но для этого нужно было окликнуть Орлова, а тот шел далеко впереди, если же просто остановиться и снять сапог, то бойцы могли подумать бог знает что, вообще заподозрить, что он собрался отстать…
Орлов остановился и поднял руку. Быстрым шагом вернулся к отряду. Севка, стараясь не хромать, подошел к нему.
– Значит, так, – вполголоса сказал Орлов. – Впереди – поселок. Домов десять, не больше. Немцев не видно. Будем обходить по полю – потеряем время. Значит, быстрым шагом, не стучим, не гремим, проходим по дороге. У носилок поменяйтесь прямо сейчас. Если вдруг кто-то появится… Мало ли что… Действовать штыком. Предпочтительно – в живот. Можно, конечно, в горло, но в суете рискуем промазать. Понятно? Штыком в живот, укол и рывок в сторону. Есть такая штука – болевой шок. После такой раны в живот человек не может издать ни звука. Еще раз спрашиваю: все поняли?
– А если кто-то из местных… не немец? – спросил один из бойцов.
– Если сможешь – тоже запори штыком. – Орлов посмотрел в глаза красноармейцу, тот не выдержал и отвел взгляд. – Идиотские вопросы задаем, товарищи красноармейцы. Перевели дыхание и вперед. И не топать как слоны!
Но бесшумно, естественно, не получилось. Как ни старались бойцы ступать осторожно, Севке казалось, что грохот сапог обязательно должен разбудить поселок. Громкое дыхание, скрип амуниции, позвякивает штык на одной из винтовок, полковник стонет, растрясли полковника…
Сейчас, сейчас люди услышат…
Но ничего не происходило. Двери не открывались, никто не выходил на крыльцо, даже петухи не пели.
