Орлов правду сказал – поселок небольшой. Десяток домов прицепился к дороге с двух сторон. Пять – справа и пять – слева. Осталось пройти три дома, два… последний дом…
Хорошо, что здесь нет собак. Иначе подняли бы лай. Севка однажды забрел в предрассветную деревню с приятелями и запомнил начавшийся шум навсегда…
Сразу за поселком начинался лесок. Увидев его, Севка почувствовал, как нервный озноб отступает. Все, проскочили. Вот они, деревья, которые укроют.
Один из бойцов с носилками споткнулся. Или подвернул ногу. Он выпустил ручку носилок, упал, носилки накренились, но остальные бросились к ним, подхватили, Малышев, выругавшись сквозь зубы, стал поднимать упавшего.
Они уже были в лесу. Все, поселок закончился, остался позади, и можно было остановиться и снять сапог.
Последний дом остался за спиной, финиш достигнут, все…
Нога не просто болела, ее жгло огнем, так, что хотелось кричать. Пока остальные поправляли полковника на носилках, Севка прислонился спиной к дереву, поставил рядом винтовку и стал стаскивать сапог.
Они ведь прошли деревню – эта мысль сыграла с Севкой злую шутку. Нужно было пройти еще всего десять шагов, и кусты скрыли бы его от любого взгляда со стороны домов. Но ведь поселок закончился. Все. Приказ выполнен. Все остальные ведь остановились…
Сапог слез вместе с носком, Севка глянул на свою пятку и застонал от обиды – растерто было до мяса. Белые лохмотья кожи обрамляли багровое пятно сантиметров пять в диаметре.
Черт!
Севка поставил сапог на землю, вывернул носок, встряхнул. Огляделся в поисках подорожника. Хоть чего-нибудь, что можно было бы прилепить на рану. Он зацепил винтовку рукой.
Винтовка поползла в сторону, а Севка этого не заметил, он стоял на одной ноге, матерясь про себя, понимая, что и выглядит нелепо, и может всех подвести…
Винтовка упала.
В общем, звук получился не особо громким, так, лязгнуло что-то, звякнул шомпол, антабка на ремне…
Обер-ефрейтор Шмидт не собирался выходить из дома. Он, толком не продрав глаза, натянул сапоги на босу ногу и пробрался в сени, к ведру, которое было назначено на эту ночь сортиром. Шмидт уже почти собрался вернуться в постель, когда с улицы донесся звук. Странный металлический звук.
«Может, это кто-то из местных жителей», – подумал обер-ефрейтор, но всем было строго приказано из домов не выходить. И это значило, что нужно выйти на крыльцо и прикрикнуть на нарушителя.
Севка наклонился за винтовкой, когда услышал скрип. Неподалеку кто-то открыл дверь. Всего в нескольких метрах.
Подняв взгляд, Севка обмер – на крыльце стоял немец. В трусах, в сапогах, в майке с изображением орла на груди. Если бы он был в форме, с оружием в руках, наверное, Севка отреагировал бы сразу. Но сейчас Севка замер, глядя на немца. А тот застыл неподвижно, глядя на русского, который, наклонившись, стоял в одном сапоге всего в трех шагах от крыльца.
Шмидт допустил ошибку.
Ему нужно было просто сделать шаг назад и закрыть дверь. И он остался бы жив. Но ноги не слушались, ноги приросли к некрашеным доскам крыльца.
Немец открыл рот.
Может быть, он и не собирался кричать, может, просто попытался вдохнуть воздуха или беззвучно ахнул от удивления…
Севка бросился вперед, вскидывая винтовку. Одним прыжком он достиг крыльца, штык метнулся вперед, снизу вверх, бесшумно вошел немцу под нижнюю челюсть, пробил мозг и заскрипел концом о черепную коробку изнутри.
Немец умер сразу, ноги подогнулись, тело повисло на штыке. Севка не смог его удержать, винтовка наклонилась, и мертвое тело сползло на крыльцо.
И все.
Можно было уходить. Даже нужно было уходить, но, падая, немец толкнул дверь, и она, распахиваясь, ударила ручкой о стену. Громко. Этот звук словно взорвался в мозгу у Севки.
Не оглядываясь, Севка бросился в дом. Загремело жестяное ведро, стоявшее в сенях, Севка толкнул дверь и переступил порог.
Немцев в комнате было трое.
Двое спали на полу, укрывшись шинелями, один – на лавке у стены. Они не услышали ни стука двери, ни грохота упавшего ведра. Они не услышали, как штык, пробив голову того, что лежал ближе к двери, воткнулся в доску пола.
Севка потянул винтовку к себе, почувствовал, что она застряла, в панике рванул, поднимая мертвое тело. Босой ногой уперся в лицо мертвеца и сбросил его со штыка. Повернулся к следующему. Тот открыл глаза. Посмотрел на Севку без испуга. Он еще даже не проснулся, когда штык вошел ему в живот.
Севка рванул винтовку, как лопату, будто хотел вырыть яму в животе немца. Тот захрипел, дернулся, ударил рукой по табурету, и с табурета на пол свалилась каска. Капли крови веером легли на беленую стену, попали на лицо немцу, лежавшему на лавке.
Тот резко сел, спустив ноги на пол.
Он даже что-то сказал – Севка не слышал ни звука, кроме своего дыхания и шума крови в голове.
Чувствуя, что задыхается, Севка ткнул штыком. Немец попытался встать, схватился за Севкину винтовку, Севка испугался, что сейчас немец вырвет оружие, отшвырнет Севку прочь, а потом…
Севка навалился на винтовку, застонал от натуги. Штык уперся в стену. Немец открыл рот… Севка выпустил из рук трехлинейку, бросился вперед, схватив первое, что попалось под руку, – каску.
Ударил по лицу, по раскрытому для крика рту. Еще раз. И еще. Что-то хрустело и дробилось, немец хрипел. Севка перехватил каску двумя руками и с силой ударил немца козырьком каски в горло.
По лицу хлестнули горячие капли. Севка ударил снова. Немец дернулся и обвис, пришпиленный штыком к стене.
Севка выронил каску и сел на табурет, не сводя взгляда с изуродованного лица убитого немца.
– Вот так, – выдохнул Севка. – Вот так… Вы сами… Вы сами виноваты… Я… Я просто шел мимо… Просто…
Заскрипели половицы у него за спиной, но Севка даже не оглянулся, сидел, держа на коленях окровавленные руки ладонями вверх, и, раскачиваясь вперед-назад, бормотал что-то, торопливо и непонятно.
– Ну, ты и натворил, политрук! – присвистнул Малышев, вбежав в комнату. – Ничего себе…
– Севка! – Орлов замер на пороге, снял фуражку левой рукой и вытер лоб правым рукавом гимнастерки, не выпуская винтовку. – Что же ты натворил…
Севка не ответил.
– Быстро уходим… – Орлов сделал шаг вперед, потом вдруг бросился влево, к стене, вскидывая винтовку.
Прогремел выстрел. Потом еще один.
Немцев, кроме обер-ефрейтора, в доме было четверо. И один из них, спавший в дальней комнате, успел проснуться, пока Севка убивал его товарищей, схватил карабин и даже передернул затвор, пользуясь шумом в соседней комнате.
Немец даже выстрелил в русского офицера, стоявшего на пороге и что-то говорившего остальным. Рядовой Клюге не знал русского языка, поэтому решил, что офицер приказывает обыскать дом, и подумал, что терять уже нечего.
Пуля «маузера» ударила в стену возле головы Орлова. А пуля из его трехлинейки пробила сердце немецкого солдата, пролетела дальше и остановила висевшие над кроватью ходики.
– Бежать нужно! – Малышев схватил Севку за руку, сдернул с табурета и выволок на крыльцо. – Бежать можешь?
– М-могу… – Севка спустился с крыльца и остановился над своим брошенным сапогом. – Только вот…
